Началось всё это в понедельник. Понедельник, как гласит очередная мудрость для бедных, – день тяжелый. Вся обыденность и однообразие человеческой жизни в этот день концентрируются до невыносимого предела, словно мстя за небольшое ослабление узды в выходные. Кажется, что тебя одновременно засасывает гадкая топь и сверху давит безжалостный чугунный пресс. Однако иногда давление это бывает столь чудовищно, что пресс не выдерживает и на нем появляется чуть заметная трещинка. Крошечная, тоненькая как детский волосок, но за ней такие бездны, что могут поглотить всё и вся, и солнце будет светить там жалко как спичка в ночном лесу.

В понедельник я вышел из квартиры и, запирая дверь, заметил рядом с выцветшим, истоптанным ковриком, неопрятный газетный свёрток. Решив, что это мусор кого-то из соседей, я решил чуть развернуть свёрток носком ботинка, дабы понять, можно ли его со всей сил пнуть или придётся аккуратно откатить к следующей двери. Разворошив газетные лохмотья, я начал узнавать во фрагментарно виднеющемся содержимом что-то неприятно знакомое. Взволнованный, я присел на корточки и, полностью освободив предмет от бумаги, отстранено констатировал шёпотом – голова. Человеческая голова. Принадлежала она когда-то (видимо, ещё совсем недавно) некоему шестидесятилетнему седовласому мужчине. Голова хмурила лохматые брови, глаза  были зажмурены, а губы раздраженно сжаты. Обладатель её при жизни мог быть с равной степенью вероятности токарем первого разряда или преподавателем истории в Педагогическом университете.

Неожиданность, как это часто бывает, взбодрила меня. Я мысленно прокрутил возможные варианты последующих действий: позвонить в милицию, снова завернуть и откатить к соседней двери, забрать домой, залить формалином и спрятать, чтобы потом время от времени будоражить воображение. Я провел рукой по жёстким всклокоченным волосам – расставаться с головой явно не хотелось. Пожалуй, как обычно, остановлюсь на компромиссном варианте – отнесу её пока домой, а там видно будет. Я огляделся по сторонам и, быстро завернув голову обратно в газету, унес к себе в квартиру.

Холодильник в моей холостяцкой квартире как обычно пустовал и засунуть в него завёрнутую в газету голову труда не составило. Взбудораженный, я отправился на работу.

Вечером, я, не желая принимать какое-либо решение, просто гнал от себя мысль о голове в холодильнике, тупо смотря телевизор и открывая одну за другой загадочные тёмные пивные бутылки. Спал я довольно беспокойно.

Утром, выйдя в коридор, я столкнулся с точным воспроизведением вчерашней композиции – мой старый коврик, а справа от него, чуть под углом от центра, круглый бумажный свёрток. Я тоже не стал нарушать причудливое повторения узора событий и размеренно совершил те же действия, что и вчера. Голова была женская. Лет 30-35, лицо довольно привлекательное, глаза распахнуты в недоумении, но зрачки закатились и видны были лишь желтоватые белки, рот полуоткрыт. Положил я её на ту же полку в холодильнике, что и первую находку.

Ночь со вторника на среду я не спал совсем. Поминутно я вставал и, подходя на цыпочках к двери, прислушивался к звукам в коридоре. Ничего. Почти со стопроцентной уверенностью могу сказать, что ночью по коридору никто не проходил. После хлопка дверью последнего запоздавшего соседа, я выглянул и никакого свёртка не заметил.

Утром у двери я нашёл новую голову. На этот раз детскую. В четверг – усохшая голова древней старухи. На работе на меня стали оглядываться. Я не высыпался, вечно был взволнован, проливал кофе и ронял ручки, путал имена коллег и подолгу замирал, уставившись в окно, чтобы затем ни с того, ни с сего разразиться идиотским смехом. В холодильнике пришлось вынуть одну из полок.

Я с замиранием ждал утра пятницы. Что я имел: головы мужчины, женщины, ребёнка и старухи. Что теперь? Ни в одну из бессонных ночей я ничего не услышал за дверью. Кто или что ведёт со мной эту игру? Это шарада? Должен ли я что-то разгадать? Привычно свернувшись калачиком у двери и ощущая щекой приятный сквознячок, я безмолвно шевелил губами.

В пятницу я нашёл на пороге голову негра. Повеяло жестоким балаганом, аморальным средневековым цирком. Безжалостное остроумие, гротескная изощренность. Холодильник был уже почти полон.

Суббота… Наконец пришла и суббота. В субботу было что-то невообразимое, я даже не смог себя заставить внимательно рассмотреть новую находку. Кажется, это какая-то из форм слоновьей болезни. На человеческую голову это было похоже весьма отдалённо. Очевидно, что выходных для таинственного почтальона не предусмотрено.
Ночью заснуть опять не смог, был взволнован чрезвычайно, ворочался, мучался единственным вопросом: что, что ещё могла выдумать эта неведомая сила? Что ждёт меня утром? Голова инопланетянина?  Иоанна Крестителя? Президента России?
Дверь поутру я открывал, весь дрожа от волнения. Разворачивал газету с необычайным трепетом, казалось, ещё чуть-чуть и я лишусь чувств от  головокружительного ощущения близкой разгадки. Собственно, я уже начал догадываться, но решение было таким невозможным, таким сладким, что осознать до конца его было нельзя, и оно билось где-то на границе сознания как мотылёк, который никак не может слиться со светом совершенной ясности. Я, выдохнув и задержав дыхание, развернул газету.  В это мгновение мне показалось, что в воздухе замер каждый атом: я посмотрел на голову.

Ну да. Конечно. Так и есть. Это была моя голова.

…Нас занимает не музыка как таковая, но доступ к информации и ее распространению. И мы думаем, что война, ведущаяся в человечестве, если можно говорить о такой войне — это война за информацию.
(Дж. Пи-Орридж)

Ни для кого не секрет, что в индустриальной музыке музыки самой по себе почти нет. Если кто-то говорит, что его в индустриале интересует только музыка, а не сопряженные ей политические, метафизические и футурологические идеи — этот человек безнадежный идиот. Из этого будем исходить.

Общепринятое определение индустриала принадлежит Джону Сэведжу. Из пяти основопологающих принципов (автономия, доступ к информации, антимузыка, внешние по отношению к музыке элементы, тактика шока) к сфере собственно музыкальной относится только третий.

Корни столь пренебрежительного отношения к музыке лежат в “Современном Искусстве” (более правильно, как предложил Мирослав Немиров, пользоваться транскрипцией английского названия — контемпорари арт). Уже в начале 1960-х, контемпорари арт плотно забыл про такие частности, как рисование и лепка, сосредоточившись на реди-мэйде, акционизме и прочих парадигмах, собственно и определяющих содержание contemporary art. “Современное искусство”, таким образом, превратилось из декоративно-прикладного рисования украшений в диалоге с музами и властями — во временами остроумный, временами парадоксальный комментарий к общественному порядку, коллективным предрассудкам, и самому контемпорари арту.

Ничего подобного в музыке не происходило. Несмотря на метафизически-оккультные устремления Штохаузена и педантичные эксперименты Джона Кэйджа, академическая музыка упрямо держалась декоративно-прикладной функции. Чем дальше артист оказывался от традиционной (академической или поп-) музыки, тем абстрактнее и формальнее оказывался его продукт. Что неудивительно, первые шаги в направлении индустриала были совершены не собственно музыкантами, но перебежчиками от контемпорари арта.

По легенде, Йоко Оно обладала весьма скромными музыкальными способностями, и ехидный Кэйдж сочинил для нее композицию 4’33”, состоявшую из 4-х минут 33-х секунд молчания. Как бы то ни было, именно Йоко Оно принадлежит инициатива в привлечении Леннона к контемпорари-арту, что вылилось в композицию “Revolution #9” — первый, возможно, опыт в индустриале.

Сами индустриальные музыканты едва ли признают приоритет битлов, Йоко Оно или Кэйджа — на это есть серьезнейшие причины. Движение “Флюксус”, откуда происходила Йоко Оно и на которое сильнейшим образом повлиял Кэйдж — отказывалось проводить разделение между “жизнью” и “искусством”, предпочитая восхвалять жизнь в искусстве, что на практике приводило к тотальному празднику чудовищного позитива, бездарности и парада самовлюбленных убожеств. Флюксус, исторически, опирался на достижения дадаистов и сюрреалистов, но (будучи сугубо американским явлением) отбросил содержательную (социальную т.е.) сторону дадаизма и сюрреализма, заменив ее на поп-ориентализм и прочую модную тогда поп-философию в духе пислава и хиппизма.

Индустриал же отталкивался от хиппи жесточайшим образом; естественно, что он в первую очередь вернул антимузыке присущее ей содержание — содержание абсолютного негатива и отрицания самой социальной ткани. Там, где Флюксус в лучшем случае медитировал на мандалы, играл случайные ноты и демонстрировал за пислав в цветных балахонах — индустриал жрал железные гвозди, ставил клизмы из крови и занимался публичной мастурбацией под музыку Чарльза Мэнсона.

Мэнсон и оказался первым и наиболее влиятельным индустриальным музыкантом. Это совершенно неважно, что он не увлекался антимузыкой, предпочитая сочинять песни для Beach Boys и записывать акустические баллады, блюзы и рок-н-роллы. Его “творчество” оказалось настолько близко к принципам индустриала, что (по количеству цитирований, эпиграфов и cover-версий в индустриале) Мэнсон дает сто очков вперед любому, кроме У.С.Барроуза — тоже гениального предтечи индустриальной культуры.

Роль Мэнсона состоит в разрушении мифа о пиславе и возвращении искусства в в состояние тотального отчаяния и дадаизма. Роль Барроуза — востановление этого мифа, через девиантное поведение, наркоманию и секс. Немало повлияла и барроузовская техника письма — монотонность, достигнутая разрезанием текста на мелкие куски и их произвольным перемешиванием, стала структурной основой индустриала.

Впоследствии в индустриальные артисты была записана и Абба, как наиболее совершенный разрушитель мифа об артисте и искусстве. Смысл самого названия “индустриальный” — в циничном взгляде на искусство как на оружие в информационной войне, а на музыкальный коллектив — как на фабрику, скажем, патронов.

Как и в случае дадаистов, противостояние индустриала системе контроля не исчерпывалось социальным аспектом — граждане правильно просекли, что социальное это не более чем аспект метафизического: что вверху, то внизу.

Основным принципом индустриала была тотальная война, и естественно, что ближайшим к индустриалу метафизиком оказался Алистер Кроули – оккультист, призывававший к войне брата с братом и переустройству общества на основе технократического тоталитаристского нео-феодализма. Державшийся тех же взглядов Барроуз приобщился к учению Кроули еще в 1960-х; независимо от него, пропагандистом телемизма (учения Кроули) стал пост-ницшеанец Колин Уилсон, написавший несколько книг на материале Кроули и Лавкрафта.

В 1970-е, главным популяризатором идей Кроули был Роберт Антон Уилсон — человек, повлиявший на индустриал не меньше Барроуза или Мэнсона. Уилсон сочинил собственную версию Телемы, состоявшую из эволюционной биологии, гностицизма, квантовой физики и нумерологических мистерий. Кроули и сам настаивал на абсолютной научности своих исследований, но не будучи популяризатором, рассказать о тождестве современной науки и телемитской метафизики смог мало; за него эту задачу блестяще завершил Уилсон. Индустриальные деятели, с их интересом к научной фантастике и технологии, не могли пройти мимо работ Уилсона; ключевая идея индустриала о переносе фокуса тотальной войны в область информационную была заимствована из его текстов. Метафизика числа 23, впервые изложенная в книге Уилсона “Cosmic Trigger”, легла в основу обрядности Temple of Psychic Youth и так или иначе повлияла на много сотен ведущих индустриальных групп.

Как известно, индустриал официально прекратил свое существование в 1981-м году с распадом Throbbing Gristle. После этого, доминирование оккульта и радикальной политики в сфере индустриальной культуры перешло из количественной фазы в качественную — с официальным прекращением индустриальной музыки, единственным содержанием понятия “индустриал” стала индустриальная метафизика. То есть, оккульт и радикальная (пользуясь удачным эвфемизмом Бойда Райса, “расиалистская”) политика.

Конец эпохи индустриала был ознаменован созданием Дж. Пи-Орриджем религиозной организации Temple ov Psychick Youth. Учение TOPY состояло в синтезе новаторской символики, основанной на Кроули, А.О. Спэ, Барроузе и Р.А.Уилсоне обрядности, и разработанных в Throbbing Gristle метафизических и политических идей и психосексуальных приемов. Задачей TOPY (равно как и уилсоновской психологии) было депрограммирование и ре-программирование языковых и психических контуров.

Знаковой особенностью TOPY стало (помимо использования телемитской символики и числа 23) использование нетрадиционного английского правописания: многие слова получили совершенно иное правописание. Почти в каждом случае это имело подробное де-программистское обоснование. Основой подобной техники были идеи Барроуза о языке как структуре изначально чуждой и враждебной человеку и человечеству в целом.

Для пропаганды идей TOPY была основана также и музыкальная группа, Psychic TV, сконструированная из осколков панковской группы Alternative TV и основавшего (и закрывшего) индустриал коллектива Throbbing Gristle. Поначалу, PTV более-менее совпадал по составу с молодежным крылом Temple of Psychic Youth; основу концертного репертуара составляли песни TG.

PTV разработал огромное количество новаторских приемов в области музыкальной индустрии. Среди прочего, коллектив попал в Книгу Рекордов Гиннеса как группа, выпустившая максимум пластинок за два года (23 пластинки 23 месяца подряд, выпущенные 23-го числа каждого месяца). У PTV было несколько хитовых синглов (вещь, в принципе, совершенно невероятная для группы, пропагандирующей сексуальные девиации и оккультизм), не говоря уж об индустриальной музыке.

До прекращения индустриальной музыки в 1982-м, индустриальные музыканты отталкивались от музыки и приходили к своему специфическому видению эзотерики; начиная с PTV, музыкальные моменты стали целиком и полностью определяться метафизикой. Особенно в этом отношении характерна история группы Current 93, организованной молодежью из TOPY для пропаганды учения Кроули. Название группы есть одно из основных понятий Телемы: согласно гематрии, значение греческого слова thelema (Воля) равно значению слова agape (любовь) и равно 93. Поначалу C93 играли достаточно ортодоксальный индустриал (начальник этой группы Дэвид Тибет какое-то время состоял также и в PTV ис играл там практически то же самое). Довольно скоро эта ориентация сменилась на что-то вроде электропопа родственной группы Death in June, затем C93 записали несколько альбомов, стилизованных под фольк-музыку Incredible String Band, а сравнительно недавно вышел альбом Soft Black Stars, записанный почти целиком голосом под аккомпанемент одним пальцем на рояле. Любой другой группе подобный дилетантизм и эклектичность направления стоили бы всех поклонников, но Current 93 сохраняет постоянную аудиторию — метафизические идеи Тибета настолько сильно определяют продукт, что эклектичность и дилетантизм исполнения не отвлекает никого.

Пожалуй, основным достижением индустриала стало именно появление сообщества групп (к концу 1980-х объединенных вокруг лэйбла “World Serpent Distribution”), которым, вполне в соответствии с учением Пи-Орриджа, “была не важна музыка как таковая, но информация”. Помимо Current 93, следует назвать Nurse with Wound, Death in June, Sol Invictus, NON и Coil. Из перечисленных, в рамки классического индустриала укладывается только NON, да и то, начальник NON Бойд Райс выпускает акустические альбомы совместно с товарищами по лэйблу.

К началу 1990-х, Тибет полностью отрекся от Телемы, что окончательно уничтожило какую-либо общность идеологическую между группами WSD; единственное, что их отныне объединяет — осознание первичности метафизики и яростное неприятие Современности. Но объединяет весьма и весьма крепко: до самого конца 1990-х, все перечисленные выше группы активно участвовали в друг у друга в записях, где одни и те же люди могли играть все, что угодно, от фолка до нойза до коллажей до нео-классики.

Mне кажется, что это и называется “индустриал”.

Справочный материал

Пара слов об идеологических пристрастиях артистов WSD и родственных им. О PTV см. выше. За долгую карьеру его, Пи-Орридж нисколько не изменил своих взглядов. Возглавляемые им оккультные организации несколько раз откалывались от него лично и продолжали существовать без Пи-Орриджа, но раскол был всякий раз не идеологическим, а личностным: с Пи-Орриджем не каждый может долго общаться. В середине 1990-х, у Пи-Орриджа дома прошел обыск, сопровождавшийся газетной истерией на тему о ритуальных абортах и жертвоприношениях в TOPY. Пи-Орридж с семейством был в Гималаях, где работал в благотворительной кухне. После этого он долго не возвращался в Англию, опасаясь ареста, а весь архив был конфискован. В конце 1990-х, Пи-Орридж восстановил отрудничество с артистами WSD, прерванное в середине 1980-х.

текст был подготовлен для журнала :LENIN:

17 ноября, 2001 года – Fashion Club (Ростов-на-Дону).

Гордость ростовской независимой электронной сцены, как всегда интеллектуальная и утонченная Figura, в обновленном и дополненном составе, после почти годичного перерыва в своей концертной деятельности, отыграла программу с новейшего, седьмого по счету альбома “Похищение Европы”, выдержанного в их традиционном духе “гиперфолка и синкретизма”. После неоднозначно воспринятых экспериментов над “Звуками и Ритмами” и также успешных “Ремиксов Сары Аерс”, принесшим им известность за океаном, они вернулись к своим истокам. Материал нового альбома очень напоминает эпохальные “Сады”, но гораздо сильнее, я бы сказал, он стал еще более зрелым.

Однако вернемся в Fashion Club. Народу там собралось не очень много, что является обычным делом для подобного рода закрытых вечеринок. Среди посетителей были как знакомые лица – завсегдатаи фигуральных концертов, так и просто забредшая модно поклубиться публика. В числе прочих зажигал танцпол и ударный состав “Солнечной Соли” в лице Кости и Макса, получалось это у них как всегда по-индустриальному искренне и бескомпромиссно. Ближе к половине одиннадцатого разогревающий DJ-сэт затих и началось выступление. Порядок исполняемых композиций был таким же, что и на альбоме… живые варианты почти не отличались от студийных. Но все же вживую Figura воспринимается совсем по-иному. Несомненным приобретением для группы в этот раз стало включение в музыку гитары. Тремолирующие потуги Морозова не прошли даром: его примоченный саунд очень хорошо дополнял колоритную атмосферу, создаваемую невообразимым сочетанием россыпи гиперфолковых звуков извлекаемых из синтезаторов Петей и Толиком. Олег координировал все действо, гордо восседая за пультом. Все было как всегда грамотно и продумано. Мощный и чистый звук, гипнотический свет и видеоряд. Первой, так сказать на затравку, шла “Жихарка”. Народ стал потихоньку разогреваться, потягивая абсент, идущий дополнением к десятидолларовому входному билету. Уже к четвертой композиции под названием “Кинжал” публика стала совершать активные телодвижения. Меня и самого зацепило порядочно. Устоять было очень трудно, но я выдержал, как и подобает “мрачному готу”. =) На “Казачьем бунте” народ разошелся вовсю, и в зале действительно началось подобие бунта вперемешку с плясками и гуляниями. Эта композиция – несомненный хит, один из лучших боевиков последнего времени! После этого пик эмоций медленно пошел на спад, и релаксирующая публика ушла в полный транс под последние две композиции. Прозвучали последние аккорды “Анчара”, музыканты представились и удалились. Начался non-stop DJ set, продолжавшийся далеко за полночь. Все дружно угорали…

Подводя итог, скажу что по словам фигуристов, сие мероприятие изначально задумывалось как своего рода эксперимент, некая авантюра. Что ж, если это было действительно так, то затея удалась на все 100%. Просто супер!!! Но мало… ужасно мало… Час пролетел как одна минута, и помимо новых вещей, так хотелось услышать что-нибудь из стареньких боевиков… Ну ничего, может быть в другой раз?

Галерея концерта Figura (фотографии Вадима Калинича)

Tarmvred – абсолютный kick-ass, изощренный, многоликий, захватывающий, рвущий крышу замес из нойза, industrial, drum’n’bass, hard-techno, агрессивных почти маршевых ритм-конструкций, перестраивающийся по ходу длинных, 10-15 минутных треков в нечто совершенно неожиданное. Фантастический релиз, потрясающий лайв-сет; работа, чем-то напоминающая Сircumflex от Somatic Responses, но задвинувшая его на дальнюю полку. Музыкально Швеция ассоциировалась у меня с Cold Meat Industry, DOT и волосато-рычащими мясниками. Йонас Йоханссен открыл еще одну грань, причем так, что Nicolas Chevreux из Ad Noiseam практически незамедлительно по получении демо предложил издать альбом, и вскоре совместно с GNARK организовал небольшой тур по Германии – два выступления, Берлин и Эрланген. На последнем-то мне и удалось побывать.

Концерт состоялся в клубе Omega, расположенном под лентой автобана рядом с железнодорожными путями. Место кайфовое, небольшой огороженный дворик со скамейками и диванами перед собственно железной коробкой клуба, покрытой граффити. Я пришел довольно рано, попасть внутрь оказалось несложно – готски выглядящий человек на входе сказал – Но проб, только потом билет купи. Помещение двухэтажное, но довольно маленькое. На сцене как раз проходил саунд-чек, Йонас и внушительный Needle-Sharing, который уже активно рубился, выдавали что-то совместно-забойное. Тут же был и Николас, как всегда бодрый. Звук достаточно быстро настроили, и на мой взгляд, он был великолепным – сбалансирован, детален и динамичен. После этого появилась возможность потрепаться с героем дня – слегка опупевшим от трехсуточного недосыпа и бутылки пива. Сравнение Subfusc с Сircumflex просто напрашивалось само собой, на что Йонас ответил – ну да, типа, хорошие люди, только у них есть одна проблема – реализуют все без разбору, и некоторые вещи довольно бледны – и это истинно так. Рядом нарисовался Fredrik Bergström – ударник Mortiis и Ordo Rosarius Equilibrium из No Festival of Light и шведы отправились перекусить.

Наконец свет приглушили, ребята вышли на сцену и зазвучало длинное «индустриальное» интро – после чего… В общем это одно выступление стоило трети Maschinenfest. Предельно сконцентрированный материал альбома, без некоторой, все-таки иногда присущей последнему затянутости, с лучшими ходами, использованными в неожиданном ракурсе, живой ударник – это произвело отличное впечатление. Чуть позже вылез Needle-Sharing, начал рычать в микрофон и ритм перестроился на присущую этому товарищу простую, но энергичную схему. Было неплохо, хотя местами Needle-Sharing уж слишком давил своей незамысловатой молотилкой (Йонас позже проворчал – ну вот, этот парень 9 минут крутил какую-то бодягу, а могли бы лучше), но в целом результат прекрасный – rhythm’n’noise at its best.

После небольшого перерыва вышли немцы – Bakterielle Infektion. Их выступление было похоже на эдакое путешествие во времени – лет на 20 назад: примитивный «старый» аналоговый звук, отрывистые текстовки, зачитываемые вокалистом, смешные гармонии. Мило. Их даже кто-то издал. В качестве странного артефакта они были уместны. Некие люди активно кивали головами в такт и всячески выражали свое одобрение – наверно знакомые. Вспомнив старые добрые времена Depeche Mode ’81 и допив пиво, я отправился восвояси.

галерея Tarmvred

Старичков, старичков я люблю, старички меня интересуют. Одинокие особенно, заблудившиеся такие – кончилась работа, кончилась вроде жизнь, ан нет, не кончилась, вот и бродят они как тени, бродят, забредают… Идёт такой старичок по набережной, бормочет под нос что-то,  пальтишко болтается на нём как на вешалке, нос длинный побелел от холода, палкой постукивает, а на палке наконечник из пробки от шампанского. Смешно? Да не очень…

Поздно уже, из фонарей льётся на кусты желтый свет, на вкус он кисловатый и немного отдаёт металлом, его сосут мухи, чтобы видеть сны, но сейчас уже холодно и мух нет. Они уснули до следующего лета и летят в накопленных снах сквозь хрустальные дворцы, сквозь мясные пещеры и багровую траву.

Старичок остановился, смотрит в тёмную воду. Вода масляно колышется, всхлипывает, извивается вдоль берега, переживает ночную неопределённость… В воде живут Друзья старичка. Старичок принёс им батон, ему поговорить хочется, вот и принёс батон, гостинчик вроде, они же не пьют как люди. Что им пить, они и так в воде всё время. Вода не водка, конечно, но только речная вода городская хмельней и ядрёней водки, пожалуй. Спустился он к самой воде, присел, батон расщепляет костлявыми пальцами, крошит в чёрные волны. Вот уже чувствует, что узнали Друзья о его приходе, зашевелились в глубине, плывут к нему, беспокоят по дороге чахлые водоросли и гниющий мусор, гоняют вялых блёклых рыб. Шутят они так – дёрнут рыбу за хвост, она и несётся прочь сломя голову, глаза вытаращит, рот разинет, словно конец света наступил, а им от этого весело.

Вот приплыли, поднялись из воды, вокруг старичка собираются. Он улыбается им ласково, хотя губы от холода и слушаются не вполне, онемели.

– Что, шелапуты, не мёрзнете в воде-то? Октябрь уж…

Кидает им крошки, они ловят их чёрными губами, пляшут неклюже, шлёпают по асфальту грузно, влажно. И в то же время роятся легко, словно мотыльки около старичка, будто не на суше, а в родной воде резвятся.

Старичок присел на корточки, на сердце легко, вспоминает Машу свою, рассказывает про неё Друзьям. И про Машу, и про Второй механический, где работал, и про войну даже. На войне тоже, вот, Днепр форсировали, думал так в воде и останется навсегда, с рыбами лясы точить, из водорослей венки плести, но нет, пронесло, уберег Господь… Всю душу Друзьям раскрывает, а те не перебивают, булькают только как-то, да сипят по-тюленьему. Старичку того и надо. Чтоб не мешали, не отмахивались от него, послушали. Чтоб прожили вместе с ним ещё раз то далёкое, настоящее, чего сейчас и в помине нету. Отдыхает старичок, душой отдыхает…

Только старичок знает, чего Друзьям надо, батончик-то им так, пустое дело. Просто чтоб старичка не обидеть они его умяли, у них другой интерес… Понимает это старичок, и уважение своё тоже имеет. Друзья есть друзья. Они к нему со всей душой и он к ним по-человечески. Так завсегда положено. Поэтому старичок посидел ещё немного повздыхал, а потом поднялся и двинулся в сторону обсаженной кустами аллеи. Уже по дороге сюда он, отметил для себя тискающуюся в полутьме парочку. ” Шельмецы… Совести ни у кого не стало, потому и просрали страну. Одно блядство на уме…”

Подковылял к ним старичок, прокашлялся жалобно, заблеял ещё жалостливей: “Ребятки, извините, что отвлекаю, помогите старику… Гулял у набережной, платок доставал – ключи вытряхнул. Очки-то, дурак старый, дома забыл, ни черта не вижу. Вы бы поглядели, а то домой не попаду. Вот напасть-то…Там светло, фонарь рядом, вы молодыми глазами сразу увидите, они далеко-то отскочить не могли…”

Парень с девушкой неохотно разлепляютя, идут к берегу, старик крутится вокруг них, заискивающе улыбается. “Связочка такая, три ключика… Брелок олимпийский…”. Они спускаются к воде, река колышется, ночью всегда, всегда ей томно и волнительно. “Ну где, отец, ключи твои херовы?” – парень держит руки в карманах и пренебрежительно кривит рот. Крашеная девица глупо прыскает.

“Тут, тут где-то милый, ближе к воде…” Старичок слышит, или ему кажется, что слышит, как всплывают Друзья. Чувствует он их радость спинным мозгом и баста – слух стариковский может подвести, а холодок в позвоночнике никогда не обманет. Отворачивается старик, незачем на это смотреть. Много он на войне повидал, но тут другое, это не штык в брюхо немцу загнать, тут странненько. Первый раз глянуть хотел, но не смог, уж больно тошно.  Пусть их, он свое дело сделал. Старичок пошёл от берега, не прощаясь с Друзьями, им сейчас не до него, пусть потешатся вдоволь.

Хорошо ему было, тепло… Хорошо так, как бывало хорошо раньше, когда они с Семёном и Толей-кладовщиком коротали вечера за бутылочкой беленькой, за разговорами о жизни и вдумчивым молчанием.

Друзей ничем не заменишь… Друзья есть друзья.

Мероприятие Consecration 5 состоялось в месте именуемом RAW и представляющим собой конгломерат старых железнодорожных пакгаузов и подсобных помещений. Прибыл я на место вечером, уже стемнело, делать было нечего (до начала оставалось часа 1.5) – набрал пива. Ожидание скрасил некий подпитый немец африканского происхождения, пришедший догнаться в приятной атмосфере арт-холла, и периодически изрекавший в пустоту что-то типа «what is art?» или «what color has a life?». Потихоньку стал собираться народ, мявшийся в неуверенности относительно точного места проведения концерта. Подошел к одной паре – «Ребята где все это ожидается? – Да там вон за углом», при ближайшем рассмотрении отвечавший оказался Магрини.

Немного побеседовали; Массимо хвалил LAND(SCHAFT) – понравилось и выступление и организация, похвастался футболкой Coldlands, расписывал последние свои переиздания. Приятный мужик, спокойный, выглядит немного замкнутым.

Народ подтягивался, на втором этаже столярной мастерской открыли бар, где можно было провести время в ожидании окончания саунд-чека. Наконец что-то зашевелилось, я получил штамп на запястье, взял пива, обследовал небогатый мерчендайс и занял место поудобнее.

Первыми играли немцы – Hidden Technology, производящие, по собственному утверждению, нойзовый “headache-ambient”. Два парня хрустели, гудели, трещали, иногда что-то гулко рушилось – на этот бэкграунд наслаивались германоязычные новостные сэмплы, посвященные модной ныне теме – терроризм. Соответствующий видеоряд – документальные съемки безобразий братков из RAF в конце 60-х и далее. Местами хаотично, в целом довольно однообразно – как разогрев, если такое понятие уместно на подобных мероприятиях, вполне. Видео, надо признать, было гораздо интереснее саунда.

После краткого перерыва вышел щупленький парнишка в бейсболке и очках – Benny Nilsen aka Hazard. Открыл Mac-й ноутбук и зал наполнился низким гудением, отрывистыми щелчками, кликами и призрачным видеорядом. Звук – низкочастотные, гудящие коллажи, в которые остро врезаются легкие звуки капели, звон, щелчки – при этом не теряя некоей внутренней организованности, гармонии. Видеосопровождение было также довольно интересным: темные пейзажи, усыпанные точками и штрихами, создающими некую дополнительную структуру. В сочетании с многослойными тон-конструкциями этот перформанс вызывал состояние отстраненности от физических объектов вокруг – как будто сидишь в 10 см над полом в окружении мерцающего плотного эфира. Понравилось, купил последнюю пластинку – Wind, в перерыве, чему очень рад – великолепный релиз.

Далее вышел Магрини, на экране появились знакомые рентгенограммы плода и началось. В основном были сыграны избранные (и лучшие) вещи с “The Harrow” и “Dolmen Factory”, которые много выигрывали от живого исполнения – масштабный звук и не скучно, особенно глядя как Магрини совершает пассы над своими «gesture recognition systems» и размахивает UV-Stick. Very spectacular. Писать про такой звук полагаю бессмысленно, всяческая терминология мало что скажет об этом оригинальном проекте; обобщающим мог бы служить банальный, но в данном случае приемлемый термин «музыка сфер». К сожалению на середине выступления произошла досадная неувязка – на пару минут отрубилось питание, чем Массимо был заметно расстроен, но тем не менее отыграл все равно классно., что только подтвердило мои предположения что живьем Bad Sector звучит гораздо лучше чем на своих последних, довольно однообразных пластинках.

На этом все завершилось, под конец в поисках пластинки Tarmvred познакомился с Николасом – the man behind the favorite e-zine of mine – RYE – чума-человек, в течении оставшегося времени обсуждали последние релизы, книжки, веселились и пили пиво. Я его видел на прошлом Maschinenfest – он выглядел как кошмарный виниловый гот, с чем-то страшным Смито-ирокезным на голове, в черном плаще, обвешанном всякой железной херней и в сапогах на гигантской перфорированной платформе; раздавал флаеры своего сайта.

Итог: Организация выглядит любительской, но это нормально для таких ивентов, все вроде довольны, часа в 4 разошлись по домам/отелям со словами “see you in Aachen!”.

Фото-галерея Consecration 5

Maschinenfest – один из крупнейших фестивалей экспериментальной электронной музыки, проводится в Аахене в октябре каждого года, начиная с 1999. Последние два раза имел место быть в AZ – бункер под неким зданием вблизи вокзала. Дизайн естественный – трубы коммуникаций, провода, бетонные стены, покрытые граффити. Публика – исключительно представители угасающей белой расы, более или менее “мрачно” выглядящие: в основном доминируют два типа – бритые молодые люди в аскетичных нарядах, либо готоподобные андрогины, иногда весьма забавной внешности. Люди приезжают практически со всего света, и по многим отзывам – этот фестиваль становится лидирующим мероприятием worldwide.

05.10.2001

Опоздал я примерно часа на 2 с половиной – обстоятельства на работе. Бросил вещи в отеле и отправился к бункеру – благо все рядом. Фест был в разгаре – народ уже кучковался на улице, отходя от парной атмосферы основного зала. Спустился (2 этажа вниз примерно), взял пива и пошел выяснять кто на сцене. Народ ничего вразумительного не ответил – то ли Frames A Second то ли Typhoid. Так все и началось – четко идентифицировать исполнителей мне не удалось на протяжении всего первого дня. К тому же сказывалась 9-и часовая поездка – было просто все равно кто, главное как. То что звучало, интереса не вызвало (наверное все-таки Typhoid – достаточно бледный клон Silk Saw на первый взгляд) и я отправился осматривать мерчендайз. О да, этот вытянутый зал с диджейским оборудованием в дальнем конце и фалангами T-shirts на стенах – это Эльдорадо. Выбор дисков и сопутствующих товаров огромный, цены приемлемые, чему несказанно радовались американцы – у них диски в 2 раза дороже. Потолкался у столов, купил пару-тройку релизов, встретил Николаса, поболтали чуток – он вовсю продвигал свой лэйбл. По пути в зал встретил Титуса и еще пару ребят, знакомых еще с предыдущего фестиваля. Люди уже изрядно заправились, мне оставалось только присоединиться – шишки у них были ПРАВИЛЬНЫЕ, других слов не подобрать – возникает совершенно исключительное чувство объективного и верного восприятия звука, что немало способствовало не/при-обретению релизов выступавших команд. После дегустации решили поглядеть на Xabec (заменивший Synth-Etik), который однако понравился – грамотно сделанный завораживающий звуковой поток, с использованием множества хитрых звуков и приспособ, соответствующий свет – рекомендуется. Следующий за ним Monolith особо ничем не отличился – низкий бас, средне-темповые монотонные колотушки, однообразие, лучше, может быть, чем предыдущие два альбома, но так же пресно. Подобные проекты неплохо звучат в живую, но для дома не катят – и таких на фестивале было процентов 80. Выйдя передохнуть и снова покурив голландских пряностей, как-то за разговорами забылась вся программа, и я пропустил PAL, о чем пожалел: говорят он играл абсолютно новую программу, совершенно не похожую на предыдущий материал, без ритмов, “слишком экспериментально”, как выразился один американский дедушка, прибывший затариться свежей maschinenmuzak для своего магазинчика. Посещение Synapscape не планировалось с самого начала, поэтому я отправился спать.

06.10.2001

Полдня провел болтаясь по городу – кёльш, собор с мощами крестного отца Европы, солнце и приятные ощущения в желудке.

Вечером – в AZ. Открывали второй день Templegardens, которые вроде бы ничего, эмбиент такой, индустриализированный, производили. Хороший был очень свет, это да. В тот момент я был конкретно stoned, так что помню – было очень уютно в обволакивающем, мерцающем и пульсирующем звуке. Нетипичный выход для этого фестиваля, но в тему – а то молотобойцы утомляют моментально, если не отплясывать. Следующими вышли substanz T – очень хороший такой easy-listening от Hymen, бодрит и радует ухо. Играли полностью новую программу, зажигали по полной. Выйдет – куплю. Telepherique & R.Rotor играли что-то минималистское – статично, монотонно, гипнотизируя зацикленными фрагментами; я вспомнил как на предыдущем фесте Vromb просто прижал меня к полу своими лупами – я не мог встать: так и тут. Это было хорошо.

Savak был скрипуч, одинок (Zymosiz не приехал), мрачен и гнетущ; Ah Cama Sotz продемонстрировал ритмичную сторону своего творчества, очень классно звучащую живьем, хотя немного нудно. Дальше последовали практически одни молотобойцы – Cybernetic:Fuckheads, Sonar, Winterkalte – с небольшими вариациями играющие одно и то же – я ушел.

07.10.2001

Law Rah Collective открыл последний день фестиваля нойз-пассажами, low-fi коллажами, иногда сопровождающимися некими ритмами.
Все очень типично и предсказуемо. Непредсказуемым оказался Contagious Orgasm – почему-то я ожидал яростного джапанойза, ну или по крайней мере эмбиентных вещей типа как на сплите с Bad Sector. Фига два – сначала вышел веселый представитель СВС с гематомой на пол-лица, поклонился, появился второй, лица которого не было видно из-за длинных волос и парни вдарили. Это был безумный коктейль из конкрита, нойза, семплов различного происхождения и битов – все это было сварено так, что “устоять невозможно” – зажигали они превосходно, необычно, и это было одно из лучших выступлений. Далее вышли Azure Skies (новый проект людей из Mental Destruction и Sanctum). Интересные товарищи: замес из ant-zen-х ритмов и фона; Cold Meat-х “приятных и грустных мелодий на заднем плане” и совершенно трэшевого рычания вокалиста в некоторых вещах. Любители найдутся. Следующие участники были пропущены по причине неинтересности – говорят солист Panacea, который всегда орет всякую хуйню, в этот раз осчастливил всех “are you ready for a happy hardcore???”. Товарищ Thrussell, как настоящий суперстар, прибыл за 1.5 часа до выхода, на людях не показывался, вследствие чего побеседовать со славным борцом за фруктово-нудистское будущее человечества не пришлось. Black Lung отыграл замечательно, причем его старые вещи звучали гораздо мощнее, интереснее и лучше многих свежеиспеченных фестивальных молотилок. Ура-ура, я видел живого председателя I.M.C.C. Футболка у него была смешная – “Good Bush” (женский лобок) / “Bad Bush” (Жоржик младший).

На этом силы мои кончились, и понять, что же такое делает Orphx, я не смог. Быть замыкающим на таком действе дело тонкое – вот Converter был к месту; для Orphx же, к сожалению, время неправильное – все устали. Вышли наверх, покурили, попрощались и разбежались до следующего года.

галерея Maschinenfest III