Сначала Петру не везло. Его цинично игнорировали женщины. Затем с ним приключилась череда невероятных событий. Он стал пить и каждое утро просыпался с разбитой рожей. Петя мало что помнил из предыдущих событий – такова была сила алкоголя. Но всё болело. Чтобы утихомирить боль, он применил раствор новокаина в кипячёной воде. И дальше понеслось. Как по маслу, покатилась жизнь под откос. Порою воробьи летали рядом, клевали его в опухшие вены и что-то пытались чирикать. Пётр их мудро игнорировал, отметая вымученными движениями руки. Замучили нежелательные пташки по 50-70 граммов каждая. Даже в пищу они годились не очень. Это была жесточайшая правда жизни. Грустно, но это так.

Давайте проследим за событиями дальше. А что дальше – дальше было многое. Совершенно невероятные события жизни занесли его на острова Туамоту. Впрочем, жизнь всегда мудрее.

С утра Пётр вышел и решил опохмелиться. До ларька дойти не удалось. Его перехватила женщина в синем-синем платье. Она была при алкоголе. Предложила выпить и закусить. Затем они погрузились в зловещие глубины Московского метро. Это было как клоака, как жизнь в сокращённом варианте. Потом их вынесло наружу.

Аэропорт “Шереметьево” приветствовал радостно. Всеми фибрами любви он затащил героя в пищевой трюм самолёта ИЛ-62. Их, кстати, недавно запретили. Да и работники таможни просмотрели последнюю жертву.

На далёком Туамоту стояла вечно юная погода. Острова приветствовали весенним туманом. Розовые огоньки в этом тумане мелькали, просвечивали.

Туамоту настолько далёкие и непредсказуемые острова со сложной геометрией, что Петру пришлось немало погулять, прежде чем он вышел на берег моря.

Волны накатывались на берег, а из глубин океана выпрыгивали огромные скаты-манты. С шумом и треском они разбивались о поверхность.

Пётр решил искупаться. Он разделся и кинулся в пучины. Рядом была солёная вода, и пришлось нахлебаться. Акулы и крокодилы ласково шныряли рядом, приветливо тыкали рылами и задевали хвостами.

Оставим нашего героя в его благополучии. Отметим напоследок только одно. Именно такой в наше жестокое время и должна быть загадочная русская литература, типа Толстого или даже Достоевского.

С недавнего времени я перестал петь в электропоездах Московского метрополитена имени Владимира Ленина. Вы справедливо спросите с укором, как докатился я до жизни такой? Да. Всё правильно.

Возможности прошлого коллапсировали в одночасье. Будто курица лапой размазала по крючковатой книге жизни свой мутнеющий след. Будто ничего и не было между мной и Московским метрополитеном.

Никогда мне не будут так радостно и весело рукоплескать и так яростно и честно противостоять в тупой злобе. Я не мечтал о том, что стану водить звенящие лучезарные составы по безоблачным далям. Сам был ведом и лелеян ими. Но детство кончается. С грустью и одиночеством смотрел я на голубые вагоны метро.

Я возвращался с учёбы на курсах крысоловов при Московской медицинской академии имени Сеченова. Разбирали астраханскую катастрофу девяносто восьмого года. Леонтьев – прекрасный специалист, дератизатор от Бога. Но в последние годы стал жадноват. Данный ему Дар крысолов использован в целях личного обогащения. Корыстно стал жить. Не по той тропке попёрся. А медицинские учреждения, к которым относится и тот злополучный родильный дом, имеют право на льготные расценки по обслуживанию. Так что на него обращали внимание в последнюю очередь.

К тому же наша российская неразбериха. Сначала долго не могли перевести деньги, и они где-то витали по безналу. Потом перевели, но леонтьевская бухгалтерия так запутала дело, что об этом забыли. Восемь месяцев объект мурыжили так и сяк. Леонтьев ссылался на то, что в медучереждениях есть эпидемиологи, и пусть они, дескать, разберутся. А что могут эти добитые жизнью женщины с грустными глазами и без финансовой поддержки? Здание настолько ветхое и нереальное, что с третьего этажа можно разглядеть через дыры, что творится в зловещих глубинах подземелья. И однажды ночью обнаглевший дети подземелья вышли на своё чёрное дело.

Подразделение крыс ворвалось в палату с грудными младенцами с дикими воплями и осуществило кровавый дебош. Дети подняли крик. На защиту мужественно бросилась сиделка. Крысы заняли круговую оборону, а женщина была сильно искусана. Один ребёнок погиб, многие были изуродованы так, что их еле откачали в реанимации.

Судебные разбирательства, естественно, ни к чему не привели. Леонтьеву удалось доказать, что вокруг здания “мёртвая зона выжженной земли”, через которую ни один грызун не проскочит. Там дежурят опытные люди. А крыс в роддоме и вовсе не было. Отпечатки крысиных ног на следовых дорожках оставила сумасшедшая медсестра. Ей удалось уйти от ответственности, сымитировав здравомыслие.

Как бы там ни было, причина не в крысах, а нас, людях. Да и где та грань, которая отделяет нас, людей, от них, крыс, и нас, крыс, от них, людей. От этой мысли у меня начали исчезать ноты и слова. Сначала они как бы подёргивались сизой дымкой.

Или вот ещё случай. В детском доме-интернате обнаглевшая старая крыса похитила у бедного сиротки более пяти килограммов конфет “Мишка на Севере” и “Красная шапочка”. И слава Богу, что вовремя явились дератизаторы, разобрались с нахалкой и вернули мальчику сладости.

В другом сиротском приюте весь подвал был завален раскусанными шоколадками “Рот Фронт”.

И, наконец, совсем уж шокирующее происшествие в фасовочном цехе кондитерской фабрики “Лайма” в Риге. Цех был поделён на две части проходом для персонала. По одну сторону от него жили крысы, а по другую – мышевидные грызуны. В данном случае конфеты до детей просто не доходили.

Осознав все эти ужасы, я потерял способность петь.

Я поднимался по лестнице. Вдруг что-то радостно зазвенело. Это последняя монета выкатилась из дырявого кармана. Я не стал поднимать деньги. Словно жирующий американский турист, бросающий пятицентовик с набережной Сены, я отдал их за призрачную надежду вернуться в этот день и разыскать утраченное. Искомую степень певца Московского метрополитена.

Глупо, пошло и неэффективно. Пятьдесят копеек были потрачены зря.

Афанасий Петрович выпил трёхлитровую банку самогона и пошёл на деревенский пруд смотреть Лох-Несское чудовище. Чудьбище всегда появлялось с последним каплями мутно-жёлтой жидкости.

С отроческих лет русоволосый Афонька, сначала подпасок, а потом и пастушок, мечтал побродить по далёким Шотландским горам, выйти к широкому озеру с мутной вязкой водой и скалистыми берегами… На востоке, там, где осталась прекрасная необъятная Родина, всходил бы розовый солнечный блин, рассекая плотный волнистый туман, по глади водоёма, бликуя, шли нескончаемой чередой расходящиеся круги, а в центре оно – загадочное и непокорённое чудьбище. Резвилось бы и манило в прекрасный и сказочный мир, где все люди братья, смелые герои и честные труженики. Хотя при чём здесь Шотландия?

Жизнь всегда вносит свои коррективы. До шестнадцати годков проработал Афанасий пастухом. Это было тяжёлое для страны время: война, разруха и голод. Послали в райцентр учиться на тракториста. Выучился. Целину покорял, хоть и не комсомолец. В Казахстане произошёл интересный случай: увидел верблюда, переплывающего реку и вновь загорелся детской мечтой. И откуда только эта зараза поселилась в сердце? Ведь и не пил вроде, и книжек особо умных не читал. А вот поди ж ты!

Потом были и водка и книги. Вся подпольная литература к его услугам, – засаленные листки, пожелтевшие. В них и про неопознанные летающие тарелки, книги про йогу, камасутру и всякие позы, которые советскому чужды да и не нужны. Садоводство, Будда, Солнженицын и Архипелаг Гулаг, — всё смешалось в подпольном самиздате .

А пока только одно: растопыренные в стороны горбы и голова на тонкой длинной шее. Переплывающий Ишим корабль пустыни превратился на миг в корабль Ишима, в рядового труженика речфлота страны. Но ненадолго. Шея и голова методично погружались, скрылись под водой и отозвались семицветной радугой струй. Потонул великий труженик и пробулькал пузырями.

Общаясь с интеллигентами и понимая порою, что делает что-то не то, Афанасий однажды заперся на ночь в туалете с книжкой про великого шотландского змия и просидел до утра в сладких грёзах. Сплелись воёдино детские мечты, целина юности и герои антисоветских книг. Великий сладостный Змий искусил душу, как казалось тогда ему, навсегда.

Методичное рядовое течение жизни куда-то унесло постепенно все сомнения. После двух лет разнузданного весёлого тунеядства вкатили ему два года условно (желая, видимо, соблюсти величайший принцип справедливости –- принцип симметрии) и заставили вернуться в родной совхоз. Работа на земле быстро вправляет мозги и исцеляет душевные недуги. Афанасий женился, выбился в передовики производства.

Вскоре он сделался бригадиром тракторного звена. Успехи шли планомерной чередой и на производственном и на личном фронте. Одного за одним родила ему красавица Марья троих богатырей, а потом ещё и дочку.

С каждым годом посевную производили всё более ударно, уборочную – с возрастающим энтузиазмом, а намолоты зерна стремительно рвались ввысь. Честная трудовая жизнь давно уже искупила бесполезные метания молодости и преступное тунеядство. Чист он был перед Советской Родиной. Ему бы и медаль, наверное, предоставили, если не позорное прошлое.

Жизнь подходила к достойному трудовому пределу и можно было уже, подобно героям Гайдара, сказать гордо, что прожил жизнь не зря на этом свете, когда этой самой любимой Родины вдруг в одночасье не стало.

Всё как-то само собой покатилось в тар-тара-ры; стремительно, словно снежная лавина с вершины Арарата сметала суровая реальность надежды и чаяния, гордость за сделанное и веру в справедливость. Сыновья подались кто куда и пытались найти себе место в мире словно братья Карамазовы. Дочь стала пить и однажды допилась до того, что утопилась в деревенском пруду.

Работать в совхозе стало невозможно. Питались с огорода да разворовывали потихоньку что ещё осталось. Все беспробудно пили. Что-то стало твориться с Афанасием Петровичем, с мозгами его и памятью. Часто, упившись до самого дна, шёл он на пруд в надежде увидеть призрак призрак погибшей дочери, а видел его – мечту юности и забытый призрак зрелых лет. Так и повелось. Воровал, ел и, главное, пил. Односельчане не особенно верили его рассказам, но это и не важно.

От рака умерла жена. Врачи не помогли, да и не пытались особенно. В мучениях лежала женщина и уныло смотрела, как выносит муж последние вещи.

Пришёл Афанасий на пруд, мирно лёг на берегу. Всходил ласковый весенний лунный серп, озаряя кусты и деревья новой надеждой. В камышах, как и положено, сновали камышовки, и такая тоска разобрала пьяную душу, что забурлила водная гладь и появилось оно.

Чудьбище достало пол-литра столичной и предложило употребить. Неуклюже орудуя ластами, раскупорило бутылку. Разлили по стаканам, закусили сырым карасём (его только что поймала Несси и поделилась с товарищем). Выпили ещё раз. Водка оказалась палёной. Замутило Афанасия Петровича. Ползал он по изумрудной майской травке и, не переставая, тошнил кровью. Раздались громкие прерывистые хлопки. Это забурчало Лох-Несское чудовище. Могучий желудок монстра и тонкий изящный пищевод изрыгали килограммы непереваренной рыбы и раков.

Этот стакан палёнки был последней каплей в море. Ползая в полупереваренных остатках, Афанасий постепенно утихомирился. Его убаюкало ритмичное поплёскивание сверху. И не понял Афанасий, что вовсе не мезозойский плезиозавр привиделся ему в горячечном бреду. Заплёванное сердце России пыталось прорваться сквозь морок бытия, показаться своему заблудшему сыну.

Ритмично сжималась мускулатура левого желудочка, и всё новые порции алой крови выплёскивались через длинный кусок извивающейся аорты, который герой принял по ошибке за гибкую шею животного. Медленно опустошилось сердце и опустилось под воду. Скрылась шея из виду, плеснули плавники на прощанье…

Утром к дрожащему от похмелья и холодрыги Афанасию подрулил милицейский уазик. Всё вокруг было иссиня-красным, и даже одежда стояла колом от запекшейся крови. Героя пожурили немного, отвезли в райцентр и кинули в кутузку на десять дней. Как назло, никакого подходящего дела, чтобы можно было на него повесить, не находилось. Всё это время сидел Афанасий в углу и сосредоточенно смотрел перед собой.

Когда вышел, то даже в деревню заходить не стал. Пошёл сразу вперёд. Пролетело лето и осень начинает донимать задумчивыми злыми дождями. Бредёт он по дорогам, пытаясь понять, то ли змий-искуситель, растворённый в зелье, поблазнил детской мечтой, то ли сердце Великой Страны аукнуло ему со дна души в слабой надежде.

Мучается, страдает, и сил уже нет, и не дождётся конца своим терзаниям. Только здесь вам не Голливуд, хэппи-энда не будет.