Афанасий Петрович выпил трёхлитровую банку самогона и пошёл на деревенский пруд смотреть Лох-Несское чудовище. Чудьбище всегда появлялось с последним каплями мутно-жёлтой жидкости.

С отроческих лет русоволосый Афонька, сначала подпасок, а потом и пастушок, мечтал побродить по далёким Шотландским горам, выйти к широкому озеру с мутной вязкой водой и скалистыми берегами… На востоке, там, где осталась прекрасная необъятная Родина, всходил бы розовый солнечный блин, рассекая плотный волнистый туман, по глади водоёма, бликуя, шли нескончаемой чередой расходящиеся круги, а в центре оно – загадочное и непокорённое чудьбище. Резвилось бы и манило в прекрасный и сказочный мир, где все люди братья, смелые герои и честные труженики. Хотя при чём здесь Шотландия?

Жизнь всегда вносит свои коррективы. До шестнадцати годков проработал Афанасий пастухом. Это было тяжёлое для страны время: война, разруха и голод. Послали в райцентр учиться на тракториста. Выучился. Целину покорял, хоть и не комсомолец. В Казахстане произошёл интересный случай: увидел верблюда, переплывающего реку и вновь загорелся детской мечтой. И откуда только эта зараза поселилась в сердце? Ведь и не пил вроде, и книжек особо умных не читал. А вот поди ж ты!

Потом были и водка и книги. Вся подпольная литература к его услугам, – засаленные листки, пожелтевшие. В них и про неопознанные летающие тарелки, книги про йогу, камасутру и всякие позы, которые советскому чужды да и не нужны. Садоводство, Будда, Солнженицын и Архипелаг Гулаг, — всё смешалось в подпольном самиздате .

А пока только одно: растопыренные в стороны горбы и голова на тонкой длинной шее. Переплывающий Ишим корабль пустыни превратился на миг в корабль Ишима, в рядового труженика речфлота страны. Но ненадолго. Шея и голова методично погружались, скрылись под водой и отозвались семицветной радугой струй. Потонул великий труженик и пробулькал пузырями.

Общаясь с интеллигентами и понимая порою, что делает что-то не то, Афанасий однажды заперся на ночь в туалете с книжкой про великого шотландского змия и просидел до утра в сладких грёзах. Сплелись воёдино детские мечты, целина юности и герои антисоветских книг. Великий сладостный Змий искусил душу, как казалось тогда ему, навсегда.

Методичное рядовое течение жизни куда-то унесло постепенно все сомнения. После двух лет разнузданного весёлого тунеядства вкатили ему два года условно (желая, видимо, соблюсти величайший принцип справедливости –- принцип симметрии) и заставили вернуться в родной совхоз. Работа на земле быстро вправляет мозги и исцеляет душевные недуги. Афанасий женился, выбился в передовики производства.

Вскоре он сделался бригадиром тракторного звена. Успехи шли планомерной чередой и на производственном и на личном фронте. Одного за одним родила ему красавица Марья троих богатырей, а потом ещё и дочку.

С каждым годом посевную производили всё более ударно, уборочную – с возрастающим энтузиазмом, а намолоты зерна стремительно рвались ввысь. Честная трудовая жизнь давно уже искупила бесполезные метания молодости и преступное тунеядство. Чист он был перед Советской Родиной. Ему бы и медаль, наверное, предоставили, если не позорное прошлое.

Жизнь подходила к достойному трудовому пределу и можно было уже, подобно героям Гайдара, сказать гордо, что прожил жизнь не зря на этом свете, когда этой самой любимой Родины вдруг в одночасье не стало.

Всё как-то само собой покатилось в тар-тара-ры; стремительно, словно снежная лавина с вершины Арарата сметала суровая реальность надежды и чаяния, гордость за сделанное и веру в справедливость. Сыновья подались кто куда и пытались найти себе место в мире словно братья Карамазовы. Дочь стала пить и однажды допилась до того, что утопилась в деревенском пруду.

Работать в совхозе стало невозможно. Питались с огорода да разворовывали потихоньку что ещё осталось. Все беспробудно пили. Что-то стало твориться с Афанасием Петровичем, с мозгами его и памятью. Часто, упившись до самого дна, шёл он на пруд в надежде увидеть призрак призрак погибшей дочери, а видел его – мечту юности и забытый призрак зрелых лет. Так и повелось. Воровал, ел и, главное, пил. Односельчане не особенно верили его рассказам, но это и не важно.

От рака умерла жена. Врачи не помогли, да и не пытались особенно. В мучениях лежала женщина и уныло смотрела, как выносит муж последние вещи.

Пришёл Афанасий на пруд, мирно лёг на берегу. Всходил ласковый весенний лунный серп, озаряя кусты и деревья новой надеждой. В камышах, как и положено, сновали камышовки, и такая тоска разобрала пьяную душу, что забурлила водная гладь и появилось оно.

Чудьбище достало пол-литра столичной и предложило употребить. Неуклюже орудуя ластами, раскупорило бутылку. Разлили по стаканам, закусили сырым карасём (его только что поймала Несси и поделилась с товарищем). Выпили ещё раз. Водка оказалась палёной. Замутило Афанасия Петровича. Ползал он по изумрудной майской травке и, не переставая, тошнил кровью. Раздались громкие прерывистые хлопки. Это забурчало Лох-Несское чудовище. Могучий желудок монстра и тонкий изящный пищевод изрыгали килограммы непереваренной рыбы и раков.

Этот стакан палёнки был последней каплей в море. Ползая в полупереваренных остатках, Афанасий постепенно утихомирился. Его убаюкало ритмичное поплёскивание сверху. И не понял Афанасий, что вовсе не мезозойский плезиозавр привиделся ему в горячечном бреду. Заплёванное сердце России пыталось прорваться сквозь морок бытия, показаться своему заблудшему сыну.

Ритмично сжималась мускулатура левого желудочка, и всё новые порции алой крови выплёскивались через длинный кусок извивающейся аорты, который герой принял по ошибке за гибкую шею животного. Медленно опустошилось сердце и опустилось под воду. Скрылась шея из виду, плеснули плавники на прощанье…

Утром к дрожащему от похмелья и холодрыги Афанасию подрулил милицейский уазик. Всё вокруг было иссиня-красным, и даже одежда стояла колом от запекшейся крови. Героя пожурили немного, отвезли в райцентр и кинули в кутузку на десять дней. Как назло, никакого подходящего дела, чтобы можно было на него повесить, не находилось. Всё это время сидел Афанасий в углу и сосредоточенно смотрел перед собой.

Когда вышел, то даже в деревню заходить не стал. Пошёл сразу вперёд. Пролетело лето и осень начинает донимать задумчивыми злыми дождями. Бредёт он по дорогам, пытаясь понять, то ли змий-искуситель, растворённый в зелье, поблазнил детской мечтой, то ли сердце Великой Страны аукнуло ему со дна души в слабой надежде.

Мучается, страдает, и сил уже нет, и не дождётся конца своим терзаниям. Только здесь вам не Голливуд, хэппи-энда не будет.