Женщины, как известно, любят очаровываться Злом.
Наверное, именно поэтому они так заворожено слушают каждый раз мои рассказы о том, как я в детстве посещал кружок таксидермистов во Дворце пионеров. Да, этаким Норманом Бэйтсом, брёл я сквозь непогоду, чтобы ковыряться скальпелем в тельце очередной невинно убиенной безжалостным человеком птахи. Занятия обычно начинались с того, что руководитель входил в кабинет, ставил на стол большую потёртую сумку и вытряхивал оттуда гору растрёпанных трупиков. Тем, кто поопытней, доставались экземпляры помельче (работа более деликатная), начинающим лохам, вроде меня, – птицы покрупнее. Преподаватель рекомендовал тренироваться дома: “вот купит мама курицу- а вы её и освежуйте. С кур легко сходит…”
В ту пору начинающегося пубертата я сменил немало биологических кружков. Находились они все в подземелье, там же был и зооуголок со всевозможными гадами, отчего в подземелье всегда было тепло и уютно пахло экзотическим экскрементами. В подсвеченных аквариумах грезили мудрые бородавчатые рептилии, а в клетках качались на корягах невротичные птицы. Я всегда любил животных. Я всегда любил Дворец пионеров.
Ах, Дворец пионеров… Место полное тайн и надежд, которым не суждено было сбыться, макет утопии, база нового крестового похода детей… Назывался он полностью Центральный дворец пионеров на Ленинских горах. Хотя какие там горы, наоборот, перед Дворцом овраг, огромная впадина, похожая на след от гигантского метеорита. На его стенах простые, но полные магической силы рисунки: мальчик и девочки в пионерских галстуках с большими миндалевидными глазами, очертания континентов, искусственный спутник Земли, корабли, бесстрашно рвущиеся к жестокому Полюсу. В небо таращится слепым глазом купол обсерватории.
Святые места вокруг дворца теперь отданы на поругание собачникам и роллерам, однако всё ещё дышат великой Тайной. За мутными стёклами оранжерей зреют загадочные мохнатые плоды, пылающий оранжевыми и синими эмалями огромный белый пентакль отражается в мелком пруду, где в июне заведутся стаи чёрных блестящих головастиков. Перед Дворцом раскинулся неприметный издали плац. С первого взгляда, он похож просто на обширный газон, однако когда ступаешь на него, видишь, что весь он исчерчен геометрически безупречными каменными дорожками. Если смотреть на них с высоты птичьего полёта, то открываются полные высшего смысла знаки, истинный чертёж мирозданья. На другой стороне плаца небольшая гранитная трибуна и ряды сидений. Возможно там сидел Сам, или уж во всяком случае присутствовали Высокопоставленные Лица. Здесь, в этом сокровенном сердце Пионерии, проводились главные тайные ритуалы внутреннего круга организации.
Ракетоподобный, высотой с пятиэтажный дом, флагшток пронзает онемевшие от ужаса небеса. Он сделан из титана или из какого-то совсем запредельного космического сплава. Где-то до уровня второго этажа можно подняться по наружной лесенке, а потом она упирается в округлую, как на корабле, дверь. На двери замок, а внутри винтовая лестница, ведущая наверх в полости металлического клыка. Так и представляешь себе безволосую обезьянку в серых шортах и трогательных жёстких сандаликах, которая, задыхаясь от страха, карабкается по ней в полной темноте, чтобы потом, пройдя эту безжалостную инициацию, заново родиться, выйти на продуваемую ледяными ветрами площадку и встать рядом с трепещущим кровавым стягом. Внизу слитные шеренги товарищей, и бликует на солнце орден Главного. А с мозаики над входом в Дворец смотрит на всё это с каноническим добрым прищуром оранжево-пламенная голова Ленина, похожая на раскалённый древний Марс, зависший в безвоздушном пространстве…
Теперь там повсюду царит пустота… То есть, конечно, пульсирует какая-то квази-жизнь: бродят подростки в широких штанах, на стадионе убегают от болезней, вызыванных многолетними пороками, сосредоточенные мужчины, внутри Дворца функционируют какие-то светские танцевальные секции. Однако выглядит всё это диковато, несоразмерно масштабу – так же, как муравьиные цепочки загорелых туристов на ацтекских пирамидах или ларьки с сосисками в тени разрушенных египетских храмов. Пламенное пионерское сердце тлеет отчаянием и бессильной злобой…
Иногда, измученный очередным приступом мизантропии, я хочу, чтобы столицу и вправду перенесли в Питер, а лучше сразу в Анадырь или куда-нибудь в курортные регионы, и вся многоконфессиональная саранча со своими пёстрыми пожитками сорвалась туда же, а за ней следом и все остальные, кто “умеет жить”.
Потом бы грянули морозы -45°С, с весной пришла неизвестная науке эпидемия, выкосившая половину оставшегося населения, а летом появился загадочный грибок, пожирающий все виды пластмассы и яркие краски.
Москва опустеет, поблёкнет, тусклые витрины покроются пылью. Стаи собак, хрипло переругиваясь, побредут по проезжим частям. Несколько чахлых подростков будут сидеть на дне высохшего бассейна и курить один на всех измятый чинарик, задумчиво ковыряя грязными ногтями малахитовую патину плесени.
А я буду жить один во Дворце пионеров, глухо кашляя, бродить по разорённым оранжереям, вертеть в исхудавших руках поломанные модели межпланетных кораблей и питаться чудом уцелевшими ящерками из зооуголка.