Дай Бог здоровья Кириллу Старикову – вписал бесплатно. Встретил Карабас-Барабас индустриальной сцены дионисийской угольной бородой и лицом, слегка помятым (как он обронил) “влиянием Сатурна”. Ну Сатурн – не фунт изюму, от него у женщин целлюлит цунами исполняет, говорят, такое дело. Отряхнув чубом его смазные сапоги в знак благодарности, пошли вкушать цимес духовный.

Первую группу (Neutral?) традиционно слушал от барной стойки (с какого-то уютного диванца в данном случае). Ничего особенного – акустическую гитару в сочетании с электронным бурчанием и проникновенным “фашистским” вокалом а-ля Death in June давно пора запретить законодательно, через Думу. Или сослать всех лабухов, использующих этот набор, на Грушинский фестиваль (шутка, расстрелять конечно – мы ж не звери). Хотя впрочем, пусть растёт сто цветов – первого сентября всё равно все скупят.

Потом был Allerseelen. Довольно весёлый в концертном варианте, живенький такой, не то что альбомный скучняк. И Кадмон скакал чёртиком – чёрнявый, носатый. Известное дело, все австрийцы подают себя германцами, а копнёшь – либо венгерский цыган, либо проезжий итальянец. И это в ЛУЧШЕМ случае.

Но зато третий нумер программы был, как говорили в одном советском фильме, вполне “адекватен сам себе”. То есть, вот она почва безыскусная, родящий перегной – два крепких седобородых дедка в старомодных рубахах зарядили под одну гитару что-то такое балладно-корневое, что аж спиртовая слеза на глаз навернулась.

Сhanges. Легендарные национал-патриотические престарелые волосатики, состоявшие в былые времена в церкви “Процесса” и “милицанерском” движении. Два живых динозавра – обитатели эволюционного тупика молодёжной культуры. А ведь всё могло сложиться по-иному: была у хиппов в какой-то период перед носом развилка – “налево” или “направо”. Но Мэнсона закрыли, “Процесс” притух, “новый поворот и мотор ревёт”, а в результате слово хиппи окончательно стало синонимом словосочетания “немытая размазня”.

А ну как свернули бы направо? Так и грезятся суровые сектантские поселения “детей-цветов” в американской глуши: заборы из осиновых кольев с насаженными фиксатыми черепами бабуинов, посевы конопли в виде свастик, белоснежная ариософская “свободная любовь” и Аввакумы Нового Света со стальными бородами и патлами. В одной руке “шотган”, в другой косяк, ноги заплетены в лотос. Не мельтеши, сынок, может, ты на ЗОГ ишачишь? Сделай тягу – проверим, что ты за фрукт снутри. Кому peace, а кого башкой вниз. Кому free love, а кому усекновение глав. И глядят сторожко в небо кремниевые мушкеты – ни один “чёрный вертолёт” мимо не пролетит. Нет сомнений – из таких скитов и отправился бы на Марс рубленый звездолёт без единого гвоздя, работающий на бурбоне, кислоте и коллективной медитации. На одном борту пацифик из дроби выложенный, на другом коловрат из фенечек. Встретили бы зоговские марсоходы – будьте нате.

Что ж, мечтать не вредно. И очень ловко это получается у изнеженных дурным пивом предателей идеалов юности. Да к тому же потом мне сообщили, что никакими хиппанами Сhanges и не были. Так, тусовались рядом – время было такое. Ну и ладно – реальная жизнь всегда лжёт, мы к этому уже привыкли.

А правильным дедам – побольше здоровья и долгих лет жизни Мы с Щербаковым даже футболки их купили – на них сердечко из колючей проволоки. Трогательно и по делу. Смерть легавым прислужникам процентного капитала от ножа, в общем.

В Москве выступили Changes – легенды американского дарк-эйсид фолка

Как уважающий себя эзотерический гитлерист, сырым ноябрьским воскресеньем я посетил концерт тура The Men among the Ruins. Клуб Tabula Rasa, что в МДМ, оказался удивительно приятным местом – особенно замечателен второй этаж с прекрасным обзором сцены. Народу было ровно столько, чтобы братское единение не переходило в бытовую мизантропию.

Первыми играли Neutral. Вживую трио оказалось много веселее последних студийных записей. В отличие от предсказуемых гармоний …Of shadow and its Dream, на концерте скрипка Жени Вороновского (Cisfinitum) путешествовала от меланхолических пассажей к шумовым шквалам, привнося изрядное разнообразие в простые “песни под гитару”. В сочетании с хорошо поставленным голосом Эша, упакованного в черный балахон без прорезей для глаз, этот даркфолк московского разлива слушался “на отлично”.

Следом вышли Allerseelen. Астрийцы выдали гипнотический апокалиптик-поп, который мы уже имели возможность услышать на Heiliege Feuer 4 – бодренькая подложка с живыми ударными, перегруженным басом (в исполнении колоритного дэт-металлиста) и ритмичной мелодекламацией. Feuer! Salamandra! Слушается весело, исправно хочется топать и хлопать, хотя по большому счету – дикое наебалово, которое можно терпеть искючительно потому, что г-н Герхард культуртеггер от эзотерики. Исчерпывающую характеристку Allerseelen я получил от бармена: “Наш сержант тоже так орал – “Еб вашу мать, стройся”. Правда не по-немецки”. Впрочем, Г-н Герхард, надо ему отдать должное, очень смешно топчется на сцене.

Долгожданных Changes мы встречали уже внизу. Трансатлантические правые кспэшники меньше всего напоминали пыльных неадекватов из 70-х, гальванизированных лично Майклом Мойниханом (Blood Axis). Никогда не верь хиппи – но этим можно. Ваня Поликаров бегло обрисовал их как особую ветвь шестидесятнической революции, рванувших от “лавписа” по прямой к эсхатологическим чаяньям. Удивительно бодрые старички, на два голоса и в одну гитару спевшие все-все, от чего щемит сердце и хочется жить ясно и просто. Трогала их подлинная искренность – похоже, ветераны нео-фолка сами не ожидали такого теплого приема, а может быть, и до сих пор не могут опомниться от того, что они, всеми забытые, вдруг оказались кому-то нужны спустя 20 долгих лет. И хотя со сцены пели о Twilight of the West, воображение рисовало картины вселенского рассвета над бесконечными золотыми полями.

Да будет так.

“Энергия абсолютного ужаса является единственной
альтернативой могуществу тотального сна”.
Гейдар Джемаль

Чтение рассказов Пола Боулза напоминает прогулку по замерзшему озеру. Хрустнет наст, и ты не заметишь, как из под ног бежит тонкая нить. Ее не видно, но чьей-то выдох холодит затылок, очертания деревьев на берегу становятся строже, и морозный воздух проникает глубже легких, добираясь сквозь кости и плоть к тому, о чем ты и сам не гадал. Все случится как будто само, ты просто не скажешь “нет”, скажешь “si, a Tapiama”, словно поскользнешься или другая нелепая случайность, если речь может идти о случайностях, когда под ногами щерится тьма. Но взгляд тянет к замерзшим полям, и мнится, будто ты можешь различить уходящие к небу следы, а между ребер – вдруг ставших чужими – вдруг охнет пустота, как бывает в паденьи сквозь сон, сквозь годы без любви. Ты видишь человека во льду безжалостно ясно, в отстраненной дали. Лишь касаясь аболютного ужаса с-другой-стороны, человек обретает опыт большего, чем он сам – того, что превосходит конечность бытия.

Пол Боулз, “Нежная добыча“, собрание рассказов, том I, Kolonna Publications и Митин Журнал, 2005
Пол Боулз, “Замерзшие поля“, собрание рассказов, том II, Kolonna Publications и Митин Журнал, 2005

Бывалые люди рассказывают истории о так называемых Чорных Археологах. Есть, дескать, “любители старины”, которые темными безлунными ночами ворошат втихомолку древние курганы и могилы павших воинов. По утрам усталые, но довольные – подобно сытым паукам-кровососам – расползаются по своим тайным берлогам, волоча за собой мешки с амулетами, керамикой, бронзовым оружием, ржавыми орденами и тому подобной атрибутикой, чтобы загнать ее потом из-под полы коллекционерам и антикварам.

Прибыльное, говорят, дело.

Но лично меня почему-то неудержимо тянет в Чорные Альпинисты. Или же в Чорные Воспитатели. Кто знает, может быть, мне суждено рано или поздно стать Чорным Президентом… Хотя, кажется, в этом вопросе кто-то меня уже обскакал.

Много занятных историй ходит по Москве. Например, о Бронзовой Собаке с Блестящим Носом – той, что скромно приютилась на одной из станций столичного метрополитена. Или о Подземном Городе в Раменках. Относительно последнего мало кто знает, что ради строительства Города пришлось осушить Подземное Море. И перебить вакуумными бомбами целую цивилизацию Подземного Побережья.

Если вам встретилось вечером по пути домой Светящееся Дерево, знайте – это примета. Непонятно только, хорошая и плохая. Кто-то из тех, кому довелось увидеть сей загадочный артефакт, в скором времени умер странной, если не сказать нелепой смертью. Ну, скажем, подавился футбольным мячом (как Джордж Буш, только насмерть). Другие же спокойно доживали до седин и отдавали богу душу в окружении скорбящих родственников. А кому-то и вовсе приваливала фортуна, увешанная золотыми кредитками, ключами от итальянских спортивных машин, ордерами на элитную недвижимость и увесистыми пакетами акций в солидных корпорациях.

Говорят, Светящееся Дерево можно увидеть в разных районах. В основном на севере и северо-востоке столицы.

Придворный монументалист Хрущева Евгений Вучетич, автор знаменитого “Воина-Освободителя” в берлинском Трептов-парке, доживал свои дни на заросшей даче в районе нынешней станции метро “Тимирязевская”. После него на огромной огороженной территории осталась, пожалуй, целая рота незавершенных каменных монстров. В том числе огромная голова Ленина, которая уже долгие годы лежит, пялясь незрячими глазами в московское небо. В новолуние каменная голова тихо плачет скупыми медленными слезами. Капли тяжело падают на жухлую траву и с нежным, музыкальным звоном разбиваются искрящимися осколками.

Поутру дворничиха аккуратно собирает прозрачные куски в замызганный передник. А еще через день идет на Арбат торговать новенькими четками – хляди-кось, милок, чистый гхорный хрусталь! – по десять баксов за штуку…

– Простите, вы не подскажете, где тут Балясин переулок?
– (ошарашенно) Ммммм… Кааакой-каааакой переулок?
– Эээээ…. Ну извините…

Приезжий не знает, а москвич не помнит, что еще позавчера Балясин переулок спокойно себе обретался где-то между Неглинкой и Рождественкой. Обретался до тех пор, пока его не отменили указом градоначальника. Вместе со всеми домами, офисами и жителями. Отменили на вский пожарный, для перестраховки – то ли бюджетные деньги на ремонт фасадов растратили, то ли нераскрытое убийство на Балясине кому-то глаз мозолило. Магия начальственной воли: черкнули визу где нужно, и глядь – ни на картах, ни в документах никаких упоминаний о злополучном переулке. Как если бы его и не было. В прямом смысле по команде сверху улетучились из городского ландшафта застроенные квадратные метры, а дома сомкнулись каменными стенами – будто всю жизнь стояли вплотную. Выветрился Балясин и из памяти москвичей. А жители переулка? Ну а что жители! Ведь лес рубят – щепки летят.

А все же интересно, что стало с людьми. И вообще, каково это – в один прекрасный день проснуться жителем отмененного переулка?..

Вообще, любопытная тема – градоустроительные мероприятия властей. Особенно если речь идет о Чорной Москве. Вот, все чаще говорят о переносе части столичных функций в Петербург. Скажем, сослать в Северную Пальмиру Государственную Думу. Которая, собственно, в нынешнем политическом раскладе и так – сущее недоразумение. По непроверенной информации, планируется ответный “бартер” – перенести в Первопрестольную Эрмитаж и Летний Сад. Ну и Москву-реку до кучи переименовать в Неву, Яузу – в Фонтанку, а Софийскую Набережную заменить на Адмиралтейскую… Я бы – строго между нами – позаимствовал бы лучше из Канн набережную Круазетт. С пальмами, отелями и гуляющими европейцами. Если мыслить – то глобально, не так ли? Да и хочется разбавить экзотикой уже порядком подзаебавшие российские реалии.

Целый округ Чорной Столицы под названием “Неофициальная Москва” открыто действовал у нас у всех под боком летом-осенью 99-го, когда некто Сергей Кириенко рвался в Чорные Мэры. Клубилась по городу контркультурная нечисть, “авангардные художники” устраивали сатанинские мессы в лесах и парках. Вдохновитель “Неофициальной Москвы”, чорный политтехнолог Марат Гельман удовлетворенно просматривал в тиши кабинета предвыборную статистику. На стене важно кивала рогатой головой его призрачная тень от люминисцентной лампы…

На фейс-контроле одного из VIP-клубов Москвы работает Бесноватая Бабка, посаженная в клетку с толстыми железными прутьями. Если при виде гостя она радостно пускает слюни и мочится под себя, посетителя встречают с распростертыми обьятиями. Если же она с пеной на губах грызет решетку и пытается дотянуться до пришедшего коричневыми когтистыми руками, горе-тусовщика гонят взашей резиновыми дубинками и пинками говнодавов. Кстати, раз на раз не приходится – не факт, что будучи радушно встреченным один раз, вы удостоитесь столь же теплого приема потом.

В Самом Закрытом Клубе Москвы (название которого не принято произносить вслух), собственно говоря, никто и не был. Точнее, те немногие смельчаки, отваживавшиеся прорваться внутрь, уже никогда ничего никому не рассказывали. Потому что их больше никто не видел. А вход в клуб… Дааааа, на своем веку он повидал немало. Под глухое галлюционгенное электро, доносящееся из-за железной двери, здесь отрывались в свое время Главные Люди Чорной Страны и всевозможные примкнувшие. Усыпанные блестками певцы и певички из “Песни Года”, заезжие главы государств и международных организаций. На стылых грязных ступенях, подсвеченных лучиками ультрафиолета из-под двери, предавались разнузданным содомическим оргиям холеные, утомленные жизнью эстеты из Политбюро ЦК КПСС. Где-то на косяке двери до сих пор можно прочитать, если постараться, полустертую надпись: “Здесь был Леон Брежнеff”…

Но главная легенда Чорной Москвы повествует о таинственной Дудочке Ленина.

Литерный вагон, в котором вождь революции ехал из Германии в Россию, был не единственный. Во втором под охраной вооруженных до зубов офицеров везли на восток предмет, проходивший в документах кайзеровского Генштаба под маркировкой “Меч Зигфрида”. Второй – помимо денег – вклад Берлина в организацию событий 17-го и последующих лет.

Все помнят про Иерихонскую Трубу, с помощью которой древние евреи разрушали до основания стены хананейских городов. Дудочка Ленина – из того же апокалиптического оркестра, который грянет на всю вселенную в конце Последних Времен. Только не разрушению Дудочка служила, нет. Другая задача стояла перед Советской властью – устоять в огненном кольце интервенции, контрреволюции и белогвардейских фронтов.

Весной 18-го, после переезда Совнаркома в Москву, Ленин доставал хрупкий инструмент из потайного сейфа, скрытого в стене кремлевского кабинета, и начинал насвистывать на нем простую, незамысловатую мелодию (партитура прилагалась к “Мечу Зигфрида”). Нежные поначалу, печальные звуки вплетались в пронзительный свист ледяной мартовской вьюги, отскакивая от заиндевелых краснокирпичных стен, взлетая в воздух, вонзаясь в высоту серебрянными иглами. Мало-помалу музыка крепла, насыщалась обертонами, нарастала сталью и огнем, клубилась над Москвой дымным искрящимся шаром, насыщалась мощью неслыханной монументальной симфоники – и вот уже неслась неудержимым тараном над заснеженной брусчаткой, разлетаясь по всем городам и весям, и вгрызалась в мерзлую землю, и рвала в клочья застывшее свинцовое небо. А со всех концов необъятной страны к столице стекались на призыв неисчислимые легионы мертвых.

Пучился лед Чудского озера, и выползали, гремя костями, на берег дружинники Александра Невского и тевтонцы в дырявых рогатых шлемах. Поднимались из безвестных могил на Куликовом поле низкорослые скелеты в проржавевших кольчугах, и вновь дрожала земля российская под ударами костяных копыт монгольской конницы. Строилась под хлопающими на ветру драными знаменами польская шляхта в кафтанах с рассыпающимися галунами, полегшая в Подмосковье в 1612-м. Из Сибири летели нал землей прогнившие струги Ермака. Вновь стояли во главе своих каре декабристы – глядели в неизвестность пустыми глазницами, на их шеях болтались истлевшие веревки. Подтягивалась из-под Бородина гвардейская кавалерия Мюрата, с плюмажей их сыпалась земля. Строились – и шли рубить добровольцев Деникина, гнали по карельским лесам корпуса Юденича, били белочехов в Сибири и тонули в холодных водах Сиваша, прокладывая путь живым во врангелевский Крым.

А еще я как-то гонял чертей в прихожей у знакомых. Но ведь это к делу не относится…