Зиму Коля не любил. Когда он смотрел в окно, то болезненно ощущал враждебность царившей за стеклом стихии. Если бы он оказался вне пределов отапливаемой квартиры часов эдак на восемь-десять, даже в самой теплой своей одежде, то обморожение, а затем и тягучий сладкий сон, переходящий в смерть, были бы ему гарантированы. Зимой Земля превращалась в чуждую гомо сапиенсу планету, и люди как в фантастических романах смотрели на её смертоносные пейзажи через иллюминаторы окон или перемещались по поверхности, закутавшись в скафандры из новомодных материалов.
Вот и сейчас Коля спешил домой по засыпанной снегом улице, стараясь не упасть на коротких участках поблескивающего льда. Ему было холодно и еще немного страшновато, потому что было уже почти двенадцать, а брел он через неприятные полупустые районы, застроенные гадкими девятиэтажками, псевдоклассическими зданиями облупленных школ со странными профилями на фасадах и бесконечными гаражами, похожими на поселки гоблинов.
Один раз он прошел совсем рядом с веселившейся компанией каких-то местных гопников и через хаотичный клубок черных веток, разделявший их, слышал хриплый каркающий смех и смачный мат. Коля ускорил шаг, чувствуя как крестец его мягчеет, словно расплавляются кости, а желудок судорожно сжимается.
Благополучно миновав зловещий двор с колючими кустами, он оказался в пустынном проулке между кирпичной стеной и шеренгой белесых домов. В конце его маячила более-менее оживленная улица, а там, буквально в ста метрах, и уютное, теплое и безопасное метро. Коля прибавил шагу, как вдруг заметил, что из прохода между домами высыпалась группка людей. В груди у него похолодело, он тут же ярко представил себе презрительный окрик “эй чувак, стоять!”, потом низкое и угрожающее “стоять, я сказал!”, круг из ухмыляющихся скуластых лиц, глазки щелочками, лысые черепа или надвинутые на глаза шапки, затем болезненные и унизительные удары, опустошенные карманы, и – финальным аккордом – тычок лицом в обжигающий снег. Он понял, что незаметно и естественно повернуть в сторону не успеет, и ускорил шаг, надеясь проскочить мимо с независимым видом, не заинтересовав шпану своей жалкой персоной.
Он был уже на расстоянии метров пятидесяти от группы, когда через заляпанные снегом очки разглядел, что навстречу ему движется не стая юных криминалов, а семья, состоящая из матери с отцом и двоих детей. Коля облегченно вздохнул, расправил плечи и перешел на вальяжную непринуждённую походку, чуть раскачиваясь и даже немного имитируя хулиганскую пластику, злорадно думая, что сейчас семейство отплатит ему за неоправданный испуг, в свою очередь обеспокоившись столкновением с развязным субъектом.
Мальчишка лет восьми бежал впереди всех, стуча по обледенелому асфальту треснутой и замотанной скотчем деревянной клюшкой. Поравнявшись с Колей он неожиданно нанес тому жесткий удар изогнутой деревяшкой под колено, нарушая размеренный мид-темпо его движения резким контрапунктом. От неожиданности Коля поначалу даже не почувствовал боли, но она замялась лишь на мгновение, чтобы хлынуть затем по телу во все стороны от места удара, сметая на своем ходу все остальные ощущения: приятную упругость работающих мышц, покалывание мороза и шершавость прикосновений одежды.
Коля тяжело рухнул на колени. На секунду он ослеп, потом зрение вернулось, однако не в полном объеме, а как будто он смотрел сквозь большую трубу, вроде тех что годами лежали во дворе среди щебенки и бетонных плит, и на другом конце трубы он видел приближающуюся к нему девочку. Она, задорно хохоча и показывая мелкие зубы, пронеслась мимо, но по пути сбила с Коли шапку и, вцепившись в волосы на темени, дернула его голову назад.
Коля, задохнувшись от нового приступа боли, изогнулся в неестественной и неудобной позе: он откинулся на спину, насколько позволяли согнутые колени, опираясь одной рукой на асфальт, а другой пытаясь отцепить хваткую кисть девочки от волос. С момента удара клюшкой из его горла не вырвалось ни единого звука, кроме сдавленного сипа. Он таращил глаза и балансировал на онемевших от боли коленях.
Перед его размытым взором появились очертания подошедших родителей. Отец, мужчина лет пятидесяти, с тяжелым бугристым лицом схватил его сильной рукой за чуб и, наклонившись, тихо со значением произнес: “что, сопляк, приплыли?”. Женщина, напудренная до мертвенной белизны, поджав жесткие губы, смотрела на него с той смесью напряженного внимания, легкого испуга и восхищения, с которой женщины почти всегда смотрят на мужей выполняющих сугубо мужскую, немного опасную работу: вынимающих крысу из мышеловки, чинящих сливной бачок или чистящих охотничью двустволку.
Мужчина достал из-за пазухи большой кухонный нож и, усмехнувшись с легким превосходством, видимо, чувствуя на себе подобострастный взгляд жены, размашисто рубанул Колю по открытому горлу. Коля дернулся и пробулькнул что-то из лексикона умирающих на суше рыб. Лица мужчины и женщины слегка удалились от него, а потом скрылись за завесой из падающих снежинок, которые сыпались все гуще и гуще, словно прекратилось вещание канала и передача сменилась телевизионным “снегом”.