Понимаете, Игорь, вас всех готовили в космонавты. Должны были появиться десятки, сотни миллионов космонавтов – все, кто мечтал об этом. Вы ведь не думаете, что дети сами решали, что они хотят быть космонавтами? Трехлетний ребенок не может проснуться утром и придумать, что он хочет летать в космос. Детям объяснили, о чем они должны мечтать. Это было частью подготовки. Какая-то грандиозная операция – колонизация дальнего космоса, геноцид инопланетян. Не помню, что именно. В любом случае – сплошная маниловщина. Потом, конечно, пришел кто-то умный, планы поменялись, вы оказались не нужны. Сначала вас хотели ликвидировать – Третья мировая, Дарт Рейган, забриски мертвого человека. Но снова появился кто-то умный и предложил оставить про запас. Переподготовкой, конечно, никто не стал заниматься – лишние расходы. Кто выживет, тот выживет. Это как в фильмах про киборгов, которых вырастили безумные ученые и оставили маяться, когда Пентагон перестал финансировать программу. Они бродят по огромным парковкам возле моллов и что-то ищут в небе. Вы пытаетесь понять, почему все так нелепо и нескладно, почему хочется футбол и лететь с балкона, ломая ветки тополей. Просто вас готовили совсем к другому. У вас отняли способность любить, оставив только инстинкт размножения, – когда долгие месяцы несколько десятков человек заперты вместе в корабле, лишние конфликты ни к чему. Вам нужны перегрузки, жесткое излучение, вода из мочи – вот почему вы так старательно травите себя. Земля – слишком уютная для вас планета. Вы тыкаетесь во все углы этого мира, обдирая в кровь лицо и коленки, и пытаетесь по запаху найти для себя место. Навигаторы стали программистами, пилоты гоняют в тонированных «девятках», специалисты по негуманоидному разуму пишут в живой журнал. И ничего уже нельзя сделать – вмешательство было на уровне ДНК. Ваши дети будут космонавтами. Ваши внуки будут космонавтами. Вы пишете книжки о космонавтах и для космонавтов, и все картины, все фильмы, вся музыка – это разные истории о Гагарине, который проспал 12 апреля. Глухой Циолковский и мертвый Гагарин – вот кто правит вашим миром. Странно, что вы еще живы. То есть вы молодцы, конечно, но вас очень жалко. Так брезгливо и трогательно.

Господи, ну почему, почему он не догадался? Он ведь был самый умный – он обязательно должен был догадаться, что я не собираюсь умирать! Это была инсценировка! Как еще можно было сбежать от отца, матери, братьев? Они бы не отпустили меня с ним. И нельзя, нельзя было никому говорить! Даже ему. Иначе бы ничего не получилось. Он должен был понять! Самый умный, самый красивый, самый добрый. У меня замирало сердце каждый раз, когда он входил в комнату. Вечно растрепанные волосы, зеленые глаза. Он пах яблоками. Честное слово – будто стоишь в прохладе погреба осенним вечером. Неловко повернешься, заденешь за что-то локтем – и гора яблок в углу покатилась под ноги, глухо застучала по земляному полу. Мы бы обманули всех. И у меня ведь все получилось! Они увидели, что я не дышу, отнесли меня в склеп. Ну, почему он не понял, глупый? Когда мы целовались у всех на глазах, неужели он не видел, что я не хочу умирать? Он бы увез меня далеко-далеко – туда, где даже отец не нашел бы нас. Туда, где медленные реки, прозрачные тени и черные птицы. Но он ничего не понял. Он видел только, как я умираю. Потом пришел в склеп – я точно знаю, он был там! И пусть мои глаза не видели его. Мои губы хранят вкус его поцелуя. Мои волосы помнят нежность его ладони. Моя кожа до сих пор пахнет свежими яблоками.

А потом он ушел – он не хотел больше жить. Почему, почему он не дождался утра? Хотя бы пару часов. Пару часов. Этого было бы достаточно, чтобы спасти его. Бегом через весь город – пусть думают, что хотят. Лишь бы успеть. Совсем немного. Мне нужно было совсем немного. Теперь я сижу перед его телом и не могу себя заставить даже прикоснуться к нему. Зачем? Его больше нет здесь. Только в воздухе все еще пахнет яблоками. Но это просто яблони. Просто яблони вокруг. Я закрыл глаза и шепчу: Иуда, что же я наделал, Иуда?

Последнюю обойму Артур расстрелял час назад – когда едва не попал в засаду на опушке. Мохнатые тонконогие твари прыгали тогда с деревьев, висли на плечах, пытаясь перегрызть шейные позвонки. Артур кружился вокруг своей оси, автоматными очередями встречая летящие на него тела. Тех, кто промахивался и падал на землю, он бил прикладом. Тонкие кости под шерстью вкусно хрустели. Впрочем, по сравнению с атакой вепрей два дня назад или клубком змей-сороконожек, встреченным сегодня утром, это была ерунда. Вепри были действительно хороши – огромные звери с грацией леопарда. Желтые клыки в пене слюны. Умные и жестокие зеленые глаза. А от змей пришлось несколько часов бежать через бурелом. Судя по тому, что левая рука, которой он свернул шею одной из них, онемела на целые сутки, у змей даже кожа была ядовитая. С тех пор Артуру повсюду слышался мягкий топот сотен рудиментарных ножек. Зато хваленый дракон оказался жидковат. Головы у него действительно регенерировали, но соображать при этом они начинали далеко не сразу. Хотя в общем, все легенды оказались на удивление точными – были там и гномы, от которых за километр разило каким-то перегноем, и покрытые слизью тролли, и волки-оборотни. Но теперь все осталось позади. Замок охраняла только пара вампиров, с которыми Артур справился за пару минут: все вампиры – слепые, так что им достаточно отрезать уши, чтобы они перестали быть опасны.

Девушка лежала в спальне. Русые волосы разметались по подушке, рот был приоткрыт, на белых зубах блестел тонкий слой слюны. Артур подошел к кровати и поцеловал девушку. Смерть улыбнулась какому-то последнему сну и открыла глаза.

Не знаю, боян, наверно… Но мне пох. Нравицца… 🙂 Сижу за компом вечером, кочаю группу лезбеянок каких-то… У Дэна днюха заффтра была, ему хотел подарить. Тут в дверь звонок… Бл$%&… Подтянул трусняки, иду открывать… А там чел стоит… Ростом как Шварцнеггер, рожей как Том Крус 🙂 И – полный звиздец – с крыльями! Вобщем, это все, как говорицца, преамбула. Теперь – амбула. Жездь реальная! Только если боян – ногами чур не быть 🙂 За что купил за то и продаю. Значит говорит мне этот пернатый друх: черес 2 дня типа конец света. Вообчем, оказываецца, было на свете три бога. Первого, который бог-творец, Адам с его телкой съели – это, прикиньте, не яблоко было и даже не банан, а самый настоящий бох. Ну, второго, Спасителя, распяли ессно. А третий-Разрушитель должен значицца щас прийти. И тогда миру будет кердык. Для начала погаснет солнце. В темноте на землю спустятся ангелы. Они начнут убивать. И никто не будет искать праведников среди грешников. Мужчины, женщины, дети – ангелы вырежут нам сердца и выпьют мозг. На флейтах позвоночников они будут играть свои ангельские песни, щелкая кастанетами из наших коленей, отбивая ритм на бубнах из кожи. Воды станут красными от крови, земля – черной от пожаров. А когда во всем мире не останется ни одного живого человека, ангелы заберут наши души и отнесут их Богу-Разрушителю. И Всемогущий Бог поглотит их, и мы исчезнем навсегда, ибо положен предел нашему миру греха. И несть нам спасения, ибо прогневили мы Вселенную, уничтожая Богов, посланных нам свыше. Сказав это, Ангел-Вестник удалился, и белоснежные его крылья, на кончиках перьев как будто чуть тронутые алой краской, покачивались на ходу, задевая деревянные перила лестницы. А я остался стоять в дверном проеме, бессильный пошевелиться или окликнуть его. Я плакалъ.

Антон открыл Outlook и начал писать письмо:

“Уважаемые сотрудники ФСБ!
Сегодня я получил электронное письмо-спам следующего содержания:

“можете дела отчетливо обнаружит чертовой
пощелкал том
собрав степени заметок
цифровые”

Возможно, это компьютерный вирус нового поколения или зашифрованное послание ичкерийских сепаратистов. На всякий случай, пересылаю его Вам.

С уважением,
Антон Коротеев”

Закончив, он написал адрес “fsb@fsb.ru”, нажал кнопку “Send” и вернулся к составлению инвойса.

Когда Антон пришел вечером домой, его ждали два карлика в темно-серых костюмах. У обоих были черные, подкрученные кверху усы, как у силачей из старинного цирка. Они привязали его к креслу и надели ему на голову сделанный из мелкоячеистой сетки шлем, от которого тянулись провода к ноутбуку Sony Vaio. Пока один из них что-то настраивал в компьютере, второй объяснял Антону:

– В голове у каждого человека живут две враждующие расы – Усатые Карлики и Худые Гномы. Нам очень сложно оставаться на поверхности Земли: у нас, Усатых Карликов, очень хрупкие кости, а Худые Гномы от земного воздуха болеют туберкулезом. Поэтому среди людей живут только самые крепкие. Всех остальных мы уменьшили и поселили в ваших головах. Обычно Усатые Карлики и Худые Гномы поддерживают паритет, но когда человек начинает писать письма в ФСБ, это значит, что мы начинаем брать верх. Тогда приезжает специальная бригада и добивает Худых Гномов: Усатые Карлики сообщают, где именно в голове сидят уцелевшие Гномы, и мы их уничтожаем точечными ударами.

Первый Усатый Карлик закончил настройку, и на экране ноутбука появилось объемное изображение человеческой головы, опутанной сеткой координат. Он вставил в ноутбук наушники и стал к чему-то прислушиваться, а его напарник тем временем достал из внутреннего кармана пиджака длинную спицу и подошел к Антону.

– Начинаем, – сказал первый. – J27-A5-B15.

Второй ловко воткнул спицу в нужную дырку на шлеме. Она легко прошла сквозь череп и вонзилась Антону в мозг.

– Убит, – сказал карлик в наушниках. – H8–B4–L35.

Карлик со спицей вытащил ее из мозга Антона и воткнул в новое отверстие.

Через два часа, уничтожив около пятидесяти Худых Гномов, карлики сняли с Антона шлем, упаковали оборудование и ушли.

– Поздравляю, – сказал на прощание тот, который был со спицей. – Теперь у вас в голове остались только Усатые Карлики.

Ночью Антона разбудили трое Худых Гномов.

– Вставайте, – сказал старший, прижимая к губам испачканный кровью платок. – Еще пара часов, и Усатые Карлики будут полностью вас контролировать. Один из наших смог спрятаться и послал сигнал бедствия. Заселять вашу голову новыми Худыми Гномами уже поздно, поэтому придется убить всех Усатых Карликов.

Гномы усадили Антона за кухонный стол, на который предварительно положили лист белого ватмана. Один из них остриг Антону челку и маленькой пилой с крутящимся на конце зубчаиым диском сделал ему над глазами два вертикальных разреза. Антона попросили положить подобородок на край стола. После этого старший Худой Гном начал бить его большим молотком по затылку. От ударов на лист ватмана посыпались изразрезов крошечные Усатые Карлики. Они ползли по бумаге, оставляя за собой следы слизи, а два Худых Гнома с молотками поменьше быстрыми и точными ударами расплющивали их. Когда на столе оказался уцелевший Худой Гном, подавший сигнал бедствия, его бережно посадили в специальный контейнер и снова начали убивать Усатых Карликов.

Скоро все было кончено. От последних трех ударов из головы Антона вылетали только капельки мозга. Карликов там уже не осталось.

Когда Худые Гномы уже сворачивали испачканный ватман и мыли под краном молотки, в квартиру ворвались Усатые Карлики. Воспользовавшись неразберихой, Антон прорвался в коридор. Под ногами хрустели ломкие кости Усатых Карликов. Антон схватил куртку, первые попавшиеся ботинки и скатился по лестнице. Уже на улице он кое-как обулся и побежал через парк. В кармане куртки зазвонил телефон.

– Вы еще не знаете самого главного, – закричал Усатый Карлик. – Мы не просто так живем в ваших головах! Мы уничтожаем яйца Ящеров, которые вы носите в желудках. Если из них вылупятся Ящеры, все погибнет!

Антон отключил телефон и побежал дальше. Через несколько минут его скрутило от острой боли в желудке. Он немного полежал на траве, прижав колени к животу. Стало немного легче, но, встав на ноги, Антон понял, что дальше идти не сможет. Он спустил трусы и сел под кустом. Через несколько секунд из кишечника, раздирая анус, вылез маленький Ящер. Он расправил склеившиеся крылья и начал быстро расти. Тем временем из Антона выпадали все новые и новые Ящеры. Потом двое самых старших Ящеров, ростом уже больше двух метров, подхватили Антона и полетели с ним на крышу ближайшей шестнадцатиэтажки. Там его привязали к какой-то антенне и оставили рожать новых Ящеров.

Когда рассвело, на крыше появились Усатые Карлики и начали отвязывать его от антенны. Город горел. Повсюду летали огромные Ящеры, пикируя на бегущих людей и откусывая им головы. Из обезглавленных тел вылезали новые Ящеры, быстро вырастали и поднимались в воздух.

Карлики положили Антона на крышу, разрезали ему живут и стали ложками вычерпывать оттуда икру Ящеров. Выскоблив все подчистую, они сложили все яйца в кучу, облили чем-то и подожгли. Антона Усатые Карлики положили в гондолу небольшого дирижабля и, крутя педали, полетели на восток.

– Почему вы меня не убьете? – хрипло спросил Антон.

– У тебя в сердце живет Бог, – не оборачиваясь и экономя дыхание, сказал один из Усатых Карликов. – Если оно остановится, Бог окажется на свободе. И тогда будет еще хуже.

ИИСУС: Истинно говорю вам, что один из вас предаст меня.

ПЕТР: Кто?

ИИСУС: Не скажу.

ИОАНН: Я думаю, это Иуда. Он только что поцеловал Иисуса. Значит, Иуда – пидор. Римляне все пидоры, значит, Иуда заодно с ними.

ИУДА: Так ты, Ваня, гомофоб? Что-то я раньше не замечал.

ИОАНН: Ты на что это намекаешь?

ИУДА: На Прохора.

ИАКОВ: Брата не трожь, салага.

ЛЕВИЙ МАТФЕЙ: Развели дедовщину, первозванные.

АНДРЕЙ: Это кто тут развыступался? Это сборщики налогов развыступались? Мы с твоим темным прошлым еще разберемся. Тридцать сребреников не лишние, да?

ЛЕВИЙ МАТФЕЙ: Да если б не я, вы бы тут с голоду сдохли! У вас же ни ума, ни талантов, пролетарии!

БЛИЗНЕЦЫ ИАКОВ И ИУДА: Это Симон Зилот! Он сионист и еврей! А они господа нашего распяли!

НАФАНАИЛ: Охуели? А мы тогда кто?

БЛИЗНЕЦЫ ИАКОВ И ИУДА: А мы антисемиты! Павел сказал, что на Земле не должно остаться ни одного эллина и ни одного иудея!

ИОАНН: Ну, эллинов, пожалуй, действительно можно было бы… Пидоры они все.

ФОМА: А я думаю, это Магдалина.

МАГДАЛИНА: Ну, приехали. Я так и знала. Чуть что – сразу женщина виновата. По-моему, вы все действительно пидоры. Еще скажите, что я блядь.

ФОМА: Заметь, ты сама это сказала.

ФИЛИПП: Между прочим, ты тут первый кандидат на предательство. Кто не верил, что Иисус по воде ходил?

ФОМА: Да я просто сказал то, на что у вас смелости не хватало.

ПЕТР: А теперь сделал то, на что у нас смелости не хватало.

ИИСУС: Знаешь, Петр, я бы на твоем месте вообще молчал. Не пропоет петух, как отречешься от меня трижды.

ИУДА: Слушайте, а может, Иисус сам себя предал? Что-то он больно активно стрелки переводит.

ИИСУС: Так, это уже хамство. На, вот тебе хлеб. Предателем будешь ты.

ВЕДУЩИЙ: Все заснули. Теперь проснулась злобная мафия и выбирает жертву.

В конце зимы, когда из-под старого и некрасивого снега запахло рыбой, старухи в подземных переходах начали продавать трехлитровые банки с мертвецами. Маленькие, размером со спичечный коробок, мертвецы казались упругими и гладкими, как будто отлитыми из коричневой резины. Беспалые, закругленные на концах, руки и ноги были раскинуты в стороны, длинные щели ртов темнели на пустых лицах с лунками вместо глаз.

Вскоре Игорь Перевощиков с удивлением обнаружил, что люди вокруг регулярно покупают мертвецов и откуда-то знают, что с ними нужно делать. Это было странно – ни в газетах, ни по телевизору про мертвецов не рассказывали. Игорь вообще не был уверен, что все это законно, но никто, вроде бы, не делал из мертвецов секрета: на работе и в маршрутке их обсуждали без тени смущения, и даже милиция, кажется, не слишком притесняла продавцов.

В пятницу, после работы, Игорь остановился на спуске в подземный переход перед маленькой старухой в синем пальто.

– Почем у вас банка? – спросил он. Игорь не любил слова “почем?” и “кто крайний?”, но считал, что с народом нужно говорить на его языке. За это он себя немножко презирал.

– Шестьсот, – довольно ответила старуха и полезла в стоявшую на ступеньке клетчатую сумку. – Шестьсот, сыночек, как у всех.

Игорь отсчитал деньги и взял банку. Он не знал, сколько мертвецов должно быть внутри, но стеснялся спросить. Вроде бы их было штук десять.

– Хорошие, хорошие – не сомневайся, – сказала старуха, засовывая деньги в кошелек. – Только сегодня собирала.

Игорь достал из кармана пакет, развернул и, присев на корточки, поставил в него банку.

– Спасибо, – сказал он.

– А на здоровье, – отворачиваясь в соседке, равнодушно сказала старуха.

Проверив, выдержат ли ручки, Игорь поднял пакет и пошел вниз по лестнице.

Дома Игорь поставил банку на письменный стол и разделся до пояса. Вытряхнув из банки одного мертвеца, он, как учили, крепко прижал его к левому плечу. Вскоре Игорь почувствовал легкий укол – мертвец откусил от него маленький кусок. Игорь положил мертвеца на стол и осмотрел ранку. Она не болела и почти не кровоточила. Игорь надел, не застегивая, рубашку и стал ждать.

Через несколько минут мертвец стал Наташей Фомичевой, которая в седьмом классе перешла в пятую школу. Наташа открыла глаза и, обращаясь куда-то в сторону кухни, начала говорить:

– В пятой школе оказалось еще хуже – ну, ты же помнишь, из-за чего я ушла, – но ничего, доучилась как-то. Там же еще Денис Верховский учился и Лена Минеева. Хотя Лену ты не знал, наверно. В общем, ничего, доучилась. После школы поступила на экономический и на втором курсе вышла замуж. Помнишь Веру Соколову? Черненькая такая, с зубами. Ну, с прикусом у нее что-то было. Это ее старший брат, он тоже с нами учился, но я его по школе совсем не помню почему-то. А мы пошли на майские в Нижние сады гулять, и он тоже там был, и через две недели начали встречаться. Сережа из армии пришел и ремонтировал холодильники, поэтому сначала маме не нравился, но потом вроде ничего. Вот это фотография со свадьбы, пятнадцать лет уже прошло, надо же. Какой у него костюм смешной. А тогда казалось нормально. Потом родилась Инночка и я ушла в академ. В институт так и не вернулась. Потом уже бухгалтерские курсы закончила, так и работаю. Это мы с Инночкой на нашей кухне, еще до ремонта, смешная такая, щеки пухлые. Я в девятом классе приходила к вам на дискотеку, но тебя не было. А еще как-то ты шел по Советской Армии с тортом, но ты меня не заметил, а я уже не стала подходить. Сейчас в девятом уже учится. Вот, гляди. Красивая, правда? Надеюсь, хоть поумнее будет. Да нет, она молодец, в бадминтон играет, в секции. И в школе тоже хорошо все. А это мы в Египет прошлым летом ездили, все вместе. В Хургаду.

Через десять минут Наташа закрыла глаза и снова стала мертвецом. Игорь вышел на кухню, поставил чайник и сел за стол, не включая света. За окном, в темноте, шел дождь. Игорь встал, вернулся в комнату и достал из банки второго мертвеца.

К утру Игорь выслушал всех мертвецов, а в субботу купил у разных старух еще несколько банок. Каждый вечер он давал мертвецам откусывать от себя по кусочку и слушал их рассказы. Только сейчас Игорь понял, как мучился от того, что люди один за другим бесследно растворялись в огромном пустом мире. Миллионы упущенных возможностей сводили с ума. Но теперь все, кто ушел, вернулись домой. Они снова были вместе, и Игорь стал главой этой большой семьи. Милиционеры, врачи, продавцы, математики, военные, бизнесмены, домохозяйки. К нему они приходили по вечерам, перед ним исповедовались, у него искали утешения. Мир, к сожалению, все еще менялся, но мертвецы Игоря теперь всегда были рядом – только протяни руку. Больше никто не исчезал навсегда, больше не было пустоты.

Ночью Игорь проснулся. Он попробовал повернуться на бок, но что-то мешало. Несколько секунд Игорь ощупывал странный предмет, пока не сообразил, что это вцепившийся в бок мертвец. Отбросив мертвеца куда-то в угол, он вскочил с кровати и зажег свет, с трудом нащупав оказавшийся неожиданно высоко выключатель. На кровати кишели выбравшиеся из банок мертвецы, а несколько десятков повисли на Игоре и продолжали его есть. Игорь пытался их стряхивать, но они очень ловко карабкались по ногам и снова кусали руки и живот. Мертвецы из постели быстро спускались на пол и тоже ползли к Игорю.

Тогда он кинулся к входной двери. И замок, и ручка на ней почему-то тоже оказались расположены очень высоко, и Игорь понял, что мертвецы успели его сильно обглодать и он стал меньше ростом. Открыв дверь, Игорь побежал вниз по лестнице, отрывая от себя коричневые трупики, но мертвецы с неожиданным проворством бросились в погоню, на ходу впиваясь в голые икры жертвы.

Перебежав через дорогу, Игорь продрался сквозь кусты и оказался в парке. Он старался бежать там, где деревья росли погуще, чтобы ветки стряхивали с него мертвецов. Было больно, но мертвецы действительно падали один за другим на мокрую землю. Сзади еще раздавалось шуршание, но оно становилось все тише – преследователи постепенно отставали.

Игорь бежал, прикрывая глаза руками, и поэтому не заметил, как оказался на краю оврага. Он долго катился вниз, ломая кусты и давя оставшихся мертвецов, а потом ударился об дерево и потерял сознание.

Когда Игорь очнулся, было уже светло. Он не мог пошевелиться, но знал, что стал очень маленьким: мертвецы съели его почти целиком. Игорю было все равно. Он лежал и смотрел в серое небо, пока его не заслонила огромная голова старухи.

– Вон ты где спрятался, – сказала старуха и, подняв Игоря с земли, положила в банку.

Марку Завадскому, у которого была нагло спизжена идея.

Андрею повезло – он почувствовал, что заболевает, рано утром, когда, еще толком не проснувшись, садился в машину. Он должен был ехать на склад в Купавну и накануне взял у врача на работе справку. Без справки он бы не выбрался из Москвы. Без справки он, скорее всего, был бы уже мертв.

В Москве заболевший птичьим гриппом мог продержаться два-три дня. Потом его, как правило, убивали. Сама болезнь продолжалось обычно около недели, но умереть естественной смертью – если такую смерть можно назвать естественной – удавалось немногим. Симптомы птичьего гриппа были слишком заметны: подпрыгивающая походка, особая манера держать голову, перья, которые росли на месте постепенно выпадавших волос. Увеличивалось сердце, учащался пульс, притуплялись обоняние и осязание. К концу недели изменялся голосовой аппарат. Обычно первый же прохожий, увидевший человека с такими симптомами, вызывал «птицеловов» – самозваных санитаров, которые патрулировали город и уничтожали переносчиков заразы. Они расстреливали «птицу» на месте и сжигали тело. Или просто сжигали тело.

На дорогах, особенно при въезде в подмосковные города, тоже стояли посты “птицеловов”. Андрей продолжал ехать, пока еще мог скрывать симптомы гриппа. Сначала по шоссе, потом по каким-то проселкам. В конце концов, он бросил машину и уже несколько дней шел пешком, стараясь никому не попадаться на глаза: после начала эпидемии даже здоровому человеку было опасно передвигаться в одиночку. “Птицеловы”, бандиты, дезертировавшие солдаты – большой разницы, кто тебя убьет, не было. Несколько раз Андрея спасали только обострившиеся зрение и слух.

В Москве происходило то же самое. Милиция не вмешивалась. В городе вообще стало гораздо меньше милиционеров – многие давно сбежали из Москвы. Те, кто не уехал, стояли вместе с военными в оцеплении на «карантинах» – вокруг домов, где были обнаружен инфицированные. Если кто-то из жильцов заболевал, из дома больше никого не выпускали. Привозили несколько ящиков консервов, сваливали их в подъезде, а в любого, кто пытался выбраться на улицу, стреляли без предупреждения. Через некоторое время инфекция распространялась по всему дому. Если соседи находили “птицу” раньше, чем власти, его, как правило, убивали, а труп выбрасывали где-нибудь в соседнем дворе. Жены убивали мужей, дети – родителей. Иногда выяснялось, что убитый болел чем-то другим.

С начала эпидемии в Москве погибло около миллиона человек. От птичьего гриппа умерло не больше половины. Кто-то погиб в “карантинах” – умер от голода и покончил с собой, – кто-то показался подозрительным “птицеловам”. Китайцев и вьетнамцев убивали просто так. Черкизовский рынок и несколько общежитий сожгли еще в первые дни. Пытались зачем-то взорвать даже памятник Хо Ши Мину, но не получилось. Он продолжал стоять – покосившийся, покрытый копотью и с белыми крыльями от детского костюма ангела, которые кто-то прикрепил ему к спине.

У больных птичьим гриппом не было крыльев на спине. Крыльями должны были стать руки, на которых появлялись перья, но летать “птицы” не могли – не успевала развиться мускулатура. И все равно они прыгали – с крыш, обрывов, мостов, высоких деревьев. Это было единственной причиной смерти инфицированных. К концу седьмого дня у них оставалось только одно желание – летать. Больного можно было связать или запереть в комнате без окон – тогда он умирал от разрыва сердца. Лекарства от птичьего гриппа до сих пор не нашли. Правда, президент чуть ли не каждый день рассказывал в новостях, будто вакцина уже почти готова и эпидемия закончится со дня на день, но ему мало кто верил. Гораздо больше верили слухам про тех, кому удалось полететь. Говорили, что их уже около сотни. Говорили, что у них целое гнездовье где-то под Вологдой. Говорили, что они могут научить летать.

Туда, под Вологду, Андрей пробирался уже седьмые сутки. Судя по всему, у него оставаось всего несколько часов: перья были уже по всему телу, а когда он пробовал говорить сам с собой, из горла вырывался невнятный клекот. Хотелось летать. Очень хотелось летать. Нужно было летать. Ни о чем другом Андрей думать не мог. Последние километры он шел на четвереньках – чтобы не видеть небо. Перья волочились по грязи, сердце больно билось о ребра, а он повторял про себя: “Скоро все закончится. Скоро все закончится.” Андрей не видел, что он уже ползет вдоль дороги, что рядом тормозит военный уазик, из которого выпрыгивают и бегут к нему люди в белых халатах. Его перевернули на спину и, крепко держа за руки и за ноги, вкололи что-то в вену. Бородатый врач кричал Андрею в лицо: “Ты слышишь меня? Сышишь меня! Это вакцина! Это вакцина! Она начнет действовать через пару часов! Ты слышишь меня? Потерпи – ты будешь жить!” Андрей не слышал его. Он смотрел, как за спиной врача из-за деревьев поднимаются в воздух огромные птицы и, построившись клином, летят на юг. Сотни, тысячи, десятки тысяч птиц. И тогда Андрей закричал. Он кричал, когда его клали на носилки, когда его несли в машину, когда его везли в Москву. А когда Андрей перестал кричать, ему уже было все равно.

Я всегда очень стесняюсь, когда меня спрашивают, кем я работаю. Обычно вру, что телохранитель. Не очень, конечно, правдоподобно – с моими-то габаритами. Хотя, с другой стороны, мало ли – вдруг я великий мастер крайнесеверных единоборств и бронзовый призер чемпионата Австралии по стрельбе с завязанными глазами. Да и вообще все это не важно, потому что в последнее время я почти ни с кем не общаюсь. А те, с кем общаться все-таки приходится, и так знают, что я приманка для комаров. В общем, конечно, тоже в какой-то степени телохранитель.

Еще год назад я был помощником садовника. Однажды случайно срезал какой-то страшно редкий цветок, и хозяин устроил скандал. Думал, вообще убьет. Но он предложил: либо увольнение с выплатой какого-то астрономического штрафа за убийство этой ботанической редкости, либо работа приманкой. Ну, я и согласился – где я такие деньги возьму? Да и работу еще попробуй найди. С моей-то пропиской в Сумах.

Профессия у меня теперь, конечно, экзотическая. Оказалось, хозяин – то ли буддист, то ли еще какой-то сайентолог. В общем, не имеет права никого убивать. Даже комара прихлопнуть или, скажем, фумитоксом отравить. А рядом с домом у него при этом натуральное болото, где он свои редкие цветы и выращивает. Некоторые, между прочим, – плотоядные, но это уже не мое дело. Пусть со своими богами сам разбирается.

Короче говоря, достали его комары ужасно. Вот хозяин и решил подкармливать их мною, чтобы они его в покое оставили. Так что теперь я, голый и обмазанный какой-то дрянью для привлечения комаров, таскаюсь за ним по всему дому. Весь распухший, красный – остальная прислуга пугалась поначалу, но потом привыкла. Очень сложно было, конечно, научиться не расчесывать укусы. Но за пару недель справился. Нужно подождать четыре минуты – и все, не чешется больше. То есть конкретно этот укус не чешется: за четыре-то минуты уже с десяток новых появится. Но ничего, терплю. Отработаю штраф – пойду в йоги.

Еще мухи покоя не дают. Эта дрянь, которой я мажусь, по-моему, всех насекомых привлекает. Поэтому осенью вокруг меня целая стая этих тварей пасется. Тоже, кстати, иногда кусают. Приходится и их мужественно терпеть. Супергерой Человек-говно. Надо бы хозяину намекнуть, чтобы все-таки придумал что-нибудь с этой химией. А то так и до блох со вшами недалеко – сам потом не обрадуется.

Кроме прислуги, в доме еще постоянно торчат разные девицы, которых хозяин приводит. Ничего такие. Поначалу, конечно, косятся с любопытством, но молчат. То ли хозяин их заранее предупреждает, то ли они за свои восемнадцать лет и не такое повидали. Подумаешь, мужик голый в волдырях по дому ходит. Я ведь еще всю ночь в спальне торчу – комаров отвлекаю. Тоже сначала смущался, а потом привык – ну, трахаются и трахаются. Теперь обычно просто засыпаю, если не слишком громко кричат.

Месяц назад появилась новенькая (он их вообще раз в три месяца меняет – строго по календарю, десятого числа). Темненькая такая, с короткой стрижкой. Шрам маленький над бровью. У меня такой же – в школе на уроке труда кернером кинули. И все время кажется, что сейчас засмеется. В первую ночь жарко было ужасно – я все заснуть не мог. Ну, и они, к тому же, трахаются. Покосился я на них – а девица на меня смотрит, не отрываясь. Отвернулся, чтобы не смущать, а через пять минут гляжу – она по-прежнему на меня уставилась. Да еще и подмигнула, по-моему. Ладно, думаю, пусть развлекается – разные бывают извращения. Лег и заснул все-таки.

Ночью просыпаюсь – она меня за плечо трясет. И показывает: пойдем, мол, на кухню. Я гляжу – хозяин спит, комары молчат. Поднялся – мало ли, вдруг что важное. На кухне она уселась на посудомоечную машину, закурила и снова на меня смотрит. Я молча достал из шкафчика пепельницу, поставил рядом с ней. Жду. Она докурила сигарету, затушила аккуратно в пепельнице, потом подошла ко мне, обняла и поцеловала. И снова взгромоздилась на посудомоечную машину. Сидит, смотрит.

– Меня Таня зовут, – наконец, говорит она.

– Сергей, – говорю. – Иванович.

– А у тебя, – спрашивает, – Сергей Иванович, вообще не стоит или это я не в твоем вкусе?

А я только тут понимаю, что мы с ней оба голые и у меня действительно не стоит. Йог-нудист.

– Понимаете, Таня, – говорю я, подумав, – Во мне сейчас крови стакана два по венам бултыхается. И на все мероприятия, не связанные с вопросами выживания, организм ни красных, ни белых, ни даже зеленых кровяных телец не отпускает.

Посмотрела она на меня внимательно, достала из деревянной подставки кухонный нож Solingen и полоснула себя по запястью. Потом поднесла руку к моим губам.

– Пей, – говорит.

Я даже подумать ничего не успел – прямо как комар, присосался. Минуты через две напился, поднял глаза – а она все на меня смотрит. Ну, вот как мадонны на младенцев своих глядят. В общем, перевязали мы ей кое-как руку и прямо на кухонном столе пристроились. Вернулись в спальню уже под утро – хозяин, слава богу (или кто там у этих кришнаитов), так и не проснулся.

Продолжалось это целый месяц – раз, иногда два, в неделю. Смотрю я как-то Таньку, когда она рядом с хозяином на кровати заснула, а в ней непонятно, в чем душа держится. Осунулась, побледнела, круги темные под глазами. Сколько ж я крови-то ее выпил. Нет, думаю, так жить нельзя. Встал, навалился на хозяина и зубами в горло ему вцепился – кровь пью. Он, конечно, ногами сучит, руками спихнуть меня пытается, но я уже окреп к тому времени. А в какой-то момент смотрю – Танька проснулась и руки его держит, чтоб не мешал. Я еще пососал немного и ей место уступил. Так мы по очереди его до конца и выпили, а все, что осталось, бросили потом в его любимое болото. Прислугу тоже на всякий случай убили. Теперь одни в доме живем. Ну, и комары еще – я их тоже теперь стараюсь не убивать. Жалко почему-то. Пусть кусают – я привык.

Он так и не смог признаться, что ничего не понимает. В черном костюме и шелковом галстуке полтора часа молчал перед комиссией. Набычившись, будто школьник на педсовете. Как был арабской шпаной, так и остался, подумал он и чуть не улыбнулся. В школе, между прочим, дрались и посерьезнее – и ничего. Итальяшка этот, небось, тоже не дурак был, – он покосился на Матерацци, который откровенно скучал, каждые две минуты поправляя манжеты рубашки. У такого и бритва, наверняка, была. Антонио-то домахался, дурак, своей. Они встретились взглядами, и Зидан опять вспомнил, что так до сих пор ничего и не понял. Кто ему велел той ночью переться на чемпионат? Он бы с радостью сказал, что пророк, но какой там, к черту, пророк. Не было там ничего религиозного, в том сне. Вообще, кажется, ничего не было. Проснулся и понял – надо ехать. Опять бегать по жаре – не Германия, а Африка какая-то. А уже тридцать четыре, между прочим. Вообще непонятно, как дотащились до этого финала. А на исходе второго часа уже ничего не соображаешь. Поднял глаза от истоптанной травы и увидел лицо этого итальянца. Он однажды видел такой взгляд – много лет назад, в Марселе, за секунду до того, как пожилой бомж повалился на асфальт. Остановилось сердце. Матерацци оставалось жить всего несколько секунд. Этого Зидан тоже не понимал – как он услышал, что сердце итальянца больше не бьется. На переполненном стадионе, когда в ушах стучит лишь собственная кровь. Просто тело Матерацци стало очень тихим. Губы итальянца шевельнулись, он что-то пытался сказать. Мама. И тогда Зидан ударил. Почему-то головой – он опять не понял, почему. Наверно, так было проще. Матерацци упал, корчась от боли, но сердце снова заработало. Остальное было неважно. Зидан знал, что это было единственной причиной, почему он приехал на чемпионат. Этот татуированный итальянец с лицом неаполитанского гопника должен был зачем-то жить. Может быть, он родит сына, который станет гением. Или как-то ночью, в стельку пьяный, задавит женщину, беременную новым пророком. Или просто прольет однажды на белоснежную скатерть соус, который растечется странным пятном, и в этом пятне будет что-то очень важное. Зидан снова покосился на Матерацци и позавидовал ему. Итальянцу, кажется, было абсолютно все равно.