«Почему они всегда расстегивают мне на ширинке нижнюю пуговицу? – думал Олег, когда Жанна стягивала с него джинсы. – Штаны от этого легче не снимаются, а потом хуй застегнешь». Олегу давно хотелось объяснить кому-нибудь, как правильно расстегивать мужчине джинсы, но он никак не мог выбрать подходящий момент. В процессе раздевания это было бы совсем не кстати, а потом он обычно забывал. На этот раз Олег забыл о пуговицах почти сразу – как только обнаружил, что Жанна, стоя на коленях перед диваном и придерживая одной рукой падающие на глаза длинные русые волосы, внимательно рассматривает его ноги. Олег, на всякий случай, тоже посмотрел вниз. Нормальные ноги. Пять километров каждое утро в Битцевском парке. Он встретился взглядом с Жанной.

– Ты меня любишь? – спросила она.

Олег подумал.

– Да, – сказал он.

– А я тебя нет, – сказала Жанна. – Мне нужны твои ноги.

Олег снова посмотрел ей в глаза.

– Это как? – спросил он.

– Я хочу отрезать твои ноги и забрать их себе. Ты станешь инвалидом, а я отдам их своему безногому мужу.

– Я не знал, что ты замужем, – сказал Олег.

– Я не сумасшедшая, – сказала Жанна.

Олег промолчал.

С Жанной он познакомился месяц назад как раз в Битцевском парке. Невысокая стройная девушка в мешковатых штанах с кучей карманов и белой майке. Очень красивая. Про любовь он не врал. Олег вдруг вспомнил, что по утрам он бегает в шортах.

– Можно, я все объясню? – попросила Жанна.

– Да.

Жанна встала, отошла к окну и посмотрела во двор. Олег вспомнил, что сидит в одних трусах, и потянул вверх джинсы.

– Я была русалкой, – сказала Жанна. – Два года назад Антон ездил на рыбалку с друзьями и поймал меня. Они уже были пьяные и все вместе изнасиловали меня. А Антон влюбился. Он привез меня в Москву и поселил у себя. Он очень хотел, чтобы у меня были ноги. В конце концов, Антон попросил знакомого хирурга отрезать ему ноги и пришить их мне. Теперь он просит милостыню. Раньше на «Арбатской», перед эскалаторами, теперь в переходе под Новым Арбатом. Я его люблю. Я хочу, чтобы он снова мог ходить.

Она замолчала.

– Когда ты была русалкой, тебя тоже звали Жанна? – спросил Олег.

– Да.

– А что будет со мной? – спросил Олег. – Ты пришьешь мужу ноги и останешься с ним, а я что буду делать – без тебя и без ног?

– Ты будешь искать девушку, которая полюбит тебя и отдаст тебе свои ноги.

– А она?

– Ей тоже кто-нибудь отдаст ноги. Зато, может быть, однажды все будут жить с теми, кто их действительно любит.

Они помолчали.

– Ты отдашь мне свои ноги? – спросила Жанна.

Олег подумал.

– Нет, – сказал он и начал застегивать джинсы.

– Ты не знаешь, почему все женщины всегда расстегивают мне на ширинке нижнюю пуговицу? – спросил Олег.

Кажется, стюардесса не заметила, что они зашли в туалет вдвоем. Он запер дверь, а она опустила крышку унитаза и, не снимая юбку, потянула вниз трусы. Он отвернулся. Она подняла глаза:

– Ты чего?

– Мы не обязаны этого делать, – сказал он, глядя в глаза своему отражению в зеркале.

Она выпрямилась.

– Испугался? – спросила она, холодно улыбаясь.

– Нет, – сказал он и повернулся к ней. Трусы она так и не сняла до конца – теперь они почти лежали на грязном полу. Она тоже посмотрела вниз, переступила, освобождаясь от трусов, и ногой откинула их куда-то в угол.

– Я люблю тебя, – сказал он.

– Мудак, – ответила она. – Мы познакомились за два часа до отлета.

– Я помню.

Туалет был маленький, и они стояли почти лицом к лицу. Она отвернулась.

– И что ты предлагаешь?

– Для начала – долететь до Москвы.

Она села на крышку унитаза и опустила голову.

– Тебе сколько лет? – спросила она.

– Двадцать.

– Ты с женщинами-то хоть спал раньше?

– Нет.

Она подняла на него глаза и улыбнулась:

– Понятно.

– Ничего тебе не понятно, – зло сказал он.

– Мне двадцать восемь, – почти ласково сказала она. – Честное слово, я действительно все понимаю.

Он помотал головой и повторил:

– Я люблю тебя.

– Мне это уже говорили.

– Может быть. Но это был не я.

Он посмотрел ей в глаза, и она снова опустила голову.

– У нас ничего не получится, – сказала она.

– Ты меня любишь? – спросил он.

Она помолчала.

– Да, – сказала она, наконец.

Он молча продолжал смотреть на нее.

– Прости, – сказала она. – Я как-то совсем этого не ожидала.

– Тогда почему? – спросил он.

– Потому что у нас все равно не будет ничего лучше этих трех часов и этого туалета.

– Откуда ты знаешь?

– Ты бы все равно понял, что я совсем не такая, как ты себе представил. Через неделю или через месяц – неважно. А я бы поняла, что ты совсем другой. Я сама сейчас в это не верю, но так обязательно будет.

– Да, обязательно. Ты окажешься еще лучше, чем я себе представляю.

– Нет, – сказал она.

– Ты просто боишься, – бессильно сказал он.

– Боюсь, – сказала она. – И гораздо сильнее, чем всего остального.

Они снова замолчали.

– Поцелуй меня, – сказала она.

Он посмотрел ей в глаза и поцеловал ее.

Через десять минут самолет «Франкфурт-Москва» взорвался в воздухе. Спустя месяц глава комиссии, расследовавшей теракт, заявил, что взрыв произошел в районе хвоста самолета, предположительно – в одном из туалетов. Еще через два месяца стало известно, что террористы придумали новый вид бомбы: когда в самолетах запретили провозить большие объемы жидкости, в качестве резервуаров начали использовать людей. Жидкости вступали в контакт во время полового акта. Потом пара активировала детонатор, спрятанный в зажигалке, ручке или часах. Правда, за эти три месяца аналогичных взрывов почему-то не было – несмотря на то, что обязательного сейчас дежурства возле туалетов тогда еще не ввели. Примерно через год один из террористов признался, что было несколько попыток повторить первый теракт, но ни одна не была успешной. Ученые выяснили, что первоначальные расчеты были неверными и такая бинарная бомба не могла сработать в принципе. Что случилось самолетом «Франкфурт-Москва», неизвестно до сих пор.

Леонид осторожно высунул голову из-за угла старого, с прелым сладким запахом, дома и посмотрел наверх. Над каналом, далеко в светлом небе, кружили последние четыре ангела, готовясь к новой атаке. Леонид вернулся обратно и сел на корточки, прислонившись к сырой стене и положив арбалет на колени. Внутри кто-то смотрел телевизор – был слышен мужской голос и музыка. Слова мужчины и мелодию музыки Леонид разобрать не мог. У него осталась только одна стрела. Почти весь боезапас Леонид расстрелял в промзоне, где убил двадцать ангелов. Считать, конечно, было некогда, но ангелы всегда летают дюжинами, а на этот раз в Москву прорвалось два выводка.

Там, в промзоне, было действительно страшно. Даже одного ангела достаточно, чтобы вызвать у человека животный, непередаваемо гадливый, ужас. Ростом ангелы примерно с десятилетнего ребенка. У них неподвижные лица толстых смазливых кукол, большие крылья, покрытые белым пухом, а вместо ног – голый, немного влажный хвост, похожий на щупальце. С крыльями срослись маленькие, почти рудиментарные, руки, пальчики которых постоянно шевелятся. Этими пальцами ангелы выковыривают человеку глаза, а потом через глазницы засовывают свой хвост в мозг жертвы. Судя по всему, они что-то высасывают оттуда, но Леонид мало что об этом знал: тех немногих, кто выживал после встречи с ангелами, власти куда-то увозили.

Леонид положил арбалет на землю, встал и достал из ножен меч. Потом переложил его в левую руку и поднял арбалет. Он снова дошел до угла дома, но на этот раз высовываться не стал, а просто прижался спиной к стене и начал прислушиваться. Минуты через три со стороны канала донесся еле слышный шум – это ангелы спускались с неба. Если бы они летели чуть медленнее, возможно, их атака и стала бы неожиданностью, но, камнем падая вниз, ангелы издавали слишком много шума. Леонид вышел из-за угла и выстрелил в одного из ангелов. Почти одновременно он швырнул арбалет во второго и ударил мечом третьего. Четвертого не было. Леонид упал на живот, и ангел, который зашел с тыла, пролетел в нескольких сантиметрах над ним, едва не врезавшись в асфальт. Из-за этого ангел замешкался на пару мгновений, и Леонид отрубил ему кончик хвоста.

На этом бой был почти закончен. Первому ангелу Леонид попал в сердце, второму серьезно повредил крыло, а третьему отрубил голову. Четвертый все равно не мог нормально летать без хвоста. Они по-прежнему были опасны: даже пух ангелов ядовит и вызывает сильные ожоги. К тому же регенерация любого органа занимает у них не больше двух часов. Поэтому Леонид, добив тех, кто был еще жив, вернулся во двор, чтобы слить из бака какой-нибудь машины немного бензина.

С тех пор, как Леонид убил последнего ангела, он мучительно пытался вспомнить что-то очень важное, но никак не мог. И только когда, завернув за угол, он увидел во дворе машину «скорой помощи», все встало на свои места. Леонид вспомнил, что никто, кроме него, не видит ангелов. Вспомнил, что он должен быть сейчас в сумасшедшем доме. Вспомнил, что за ним должны приехать санитары. Леонид прыгнул куда-то вбок, в кусты и гниющий мусор. Но санитары успели подкрасться сзади и теперь повалили его на землю, выкручивая руку с мечом и одновременно делая укол. Через несколько секунд Леонид затих, и его спокойно погрузили в машину. По дороге в больницу он заснул.

Проснулся Леонид у себя в палате. Он не был привязан – судя по всему, лекарствами его накачали под завязку. Думать было очень тяжело. Каждую мысль приходилось повторять про себя по нескольку раз, чтобы перейти к следующей. Минут пять Леонид думал о том, что нужно встать и выйти в коридор. Еще столько же ему понадобилось, чтобы действительно встать и дойти до двери палаты. Потом Леонид медленно, держась двумя руками за стенку, пошел на звук работающего телевизора. Он шел и думал о том, что через пару лет узор линолеума сотрется окончательно. Линолеум будет просто грязно-желтый. Если его не поменяют.

Перед телевизором сидело человек двадцать. Леонид опустился на свободный стул. Около самого экрана прямо на полу сидел Сергей – очень полный лысоватый человек. Он плохо видел. Дома Сергей собрал аппарат, который мог сбивать летающие тарелки. В углу, закрыв глаза, прятался Толик, бывший студент-философ. Толик умел отличать разумный хищный снег от обычного. А бомж Николай Васильевич знал, что в грудных клетках у некоторых людей живут говорящие птицы-паразиты. Все они, как и Леонид, иногда исчезали из больницы на несколько дней, но потом всегда возвращались обратно. Они были больными людьми, и иногда довольно опасными: время от времени они нападали на соседей или случайных прохожих. Но иногда обычная реальность совпадала на несколько дней с реальностью сумасшедших. Над городами действительно появлялись летающие тарелки, снег, построив из своих кристаллов суперкомпьютер, охотился на людей, а люди с птицами внутри откладывали яйца внутри детей. С новыми врагами никто не мог справиться лучше, чем те, кто всю жизнь учился с ними сражаться. И супергерои из больницы раз за разом спасали мир.

Леонид уже в третий раз отражал нашествие ангелов – они прилетали каждые четыре-пять лет. Обычные люди их не видели, и никто не мог понять, откуда на улицах появляются трупы без глаз. Зато Леонид почему-то прекрасно видел ангелов и умел их убивать. Двое суток пьянящей охоты, когда тебя не ловят санитары, а милиция охраняет от бдительных граждан, – ради этого стоило ждать столько времени. Леонид поудобнее сел на стуле и начал смотреть «Свою игру». В таком состоянии он почти ничего не понимал, но это было не важно. Ему просто надо было отдохнуть и набраться сил. Когда ангелы вернутся, он должен быть в отличной форме.

Пока Человек-Стекло не полюбил, он был солипсистом, как и все супергерои. Любой человек с суперспособностями рано или поздно приходит к мысли, что у них может быть лишь одно объяснение – весь мир существует только у него в голове. Потому что в нормальном, логично устроенном мире все это было бы невозможно. Человек-Стекло, хорошо помывшись, мог быть почти невидимым. Сражаясь с врагами, он иногда превращался в линзу и прожигал их лучом света. А как-то раз он притворился бриллиантом и несколько дней просидел в сейфе ювелирного магазина, устроив засаду на Человека-Дрянь. Было у Человека-Стекла и уязвимое место, как у любого супергероя, – падая, он разбивался вдребезги. Все это было очень вескими доводами в пользу концепции солипсизма.

Все изменилось, когда он встретил Женщину-Женщину. Человек-Стекло понял, что никогда бы не смог придумать ничего подобного. Женщина-Женщина ни в коем случае не могла быть происходить от него. Она была совсем другая. Человек-Стекло не мог назвать ее ни родственной душой, ни своей полной противоположностью: он не находил в Женщине-Женщине ни малейших следов себя – противоположность тоже предполагает наличие оригинала. Они были как учебник родной речи и лунка в песке от капли дождя. Как значок Mute в углу телеэкрана и число 79,64. Кроме того, если бы Человек-Стекло продолжал придерживаться идей солипсизма, он вынужден был бы признать, что никакой Женщины-Женщины, на самом деле, нет. Ему этого очень не хотелось.

А потом они расстались. Поскольку теперь во вселенной Человека-Стекла существовали всего трое: он сам, Женщина-Женщина и остальной мир, – он сразу понял, кто во всем виноват. Мир устроил заговор, чтобы разлучить Человека-Стекло с Женщиной-Женщиной. И тогда Человек-Стекло решил уничтожить мир. Он уничтожил водохранилища и журнал «7 дней», пледы и Евгения Гинзбурга, таможенные союзы и клавишу Backspace, перкуссионистов и секс. Он очень много работал и, в конце концов, уничтожил все.

А Женщина-Женщина смотрела на все это, а потом куда-то ушла. Это было очень странно – ведь нигде ничего не осталось. Но она все равно куда-то ушла.

Хорошо, доктор, – допустим, вы все существуете. У меня широкие взгляды и богатая фантазия, я могу это допустить. Но это значит, как вы сами прекрасно понимаете, что тогда не существую я. Потому что это единственная альтернатива солипсизму. Вы, конечно, можете меня упрекнуть в том, что я не рассматриваю возможность несуществования нас всех, но это, согласитесь, уже чистая абстракция.

Так вот, с этой точки зрения, я – ваш воображаемый друг. Не только ваш, доктор. Воображаемый друг, которого вы все придумали. Это, действительно, многое объясняет. Например, реальный человек, с вашей точки зрения, просто не может обладать такими достоинствами, как я. Разумеется, вы меня выдумали. Или вот еще: когда вы последний раз были у меня дома? Вы вообще уверены, что я где-то живу? И существуют ли какие-нибудь материальные признаки моего существования? Сколоченная мною табуретка или посаженное мною дерево? Не думаю, что вы сможете их отыскать.

В общем, эта гипотеза имеет право на существование. Хотя с моей точки зрения она выглядит болезненно безумной – объявить себя плодом воображения придуманных тобою людей. Ваша, доктор, деятельность кажется мне в этом свете тоже несколько странной. Лечить выдуманного пациента от солипсизма. Хотя, возможно, это единственный способ самолечения для психиатра с помраченным рассудком.

Короче говоря, доктор, мне все равно. Все это, на самом деле, безумно тяжело – и придумывать вас, и быть придуманным вами. Приходится постоянно соответствовать вашим ожиданиям. В первом случае – потому что вас жалко и хочется баловать. Ведь умрет у меня в мозгу пара клеток – и кто-нибудь из вас исчезнет. Ну, а воображаемому другу волей-неволей приходится вести себя так, чтобы вас не разочаровать.

Я очень от всего этого устал, доктор. Что вы молчите? Сделайте же, наконец, что-нибудь. Вы доктор вообще или кто? Сука вы. Дайте таблетку. Две.

Я не педофил. После всего, что случилось, мне вряд ли кто-нибудь поверит, но я не педофил. Я не знаю, как это доказать, и не знаю, есть ли вообще смысл что-то кому-то теперь доказывать. Но может быть, она скажет вам правду. Мне очень хочется верить, что она еще способна сказать правду. Хочется верить, что я не совсем опоздал.

Да, я забрал ее от вас, и она восемь лет провела в подвале моего дома. Но разве можно обвинять врача в том, что он спас человека, положив его в больницу? Человека без иммунной системы, который иначе умер бы через неделю. Да, я не врач, но я ведь и спасал не ее жизнь. Души детей беззащитны – мало кто доживает до десяти лет с живой душой. Ее душу я мог спасти – и сделал все для этого.

За детскими душами охотится падший ангел. Он приносит детям дары, вроде бы не требуя ничего взамен. Но, принимая дар, ты теряешь душу. Все детские книги и легенды – истории о падшем ангеле, который способен принимать любое обличье. Лишь один мотив остается неизменным – падение с неба и искушение, причем для каждого ребенка придуман особый искус. Мэри Поппинс спускается с неба на зонтике, Санта-Клаус проникает в дом через дымоход, Винни Пух падает, когда лопается воздушный шар, Питер Пэн влетает в открытое окно, Юрий Гагарин возвращается из космоса. Няня приносит закон и порядок, бородатый старик – вещи, плюшевый медведь искушает британского мальчика открытием полюсов и охотой на странных зверей, вечный ребенок обещает любовь и рай, а первый космонавт рассказывает советским школьникам о звездах и мире без Бога. Спасти этих детей уже невозможно, но я верил, что у нее, у нее будет шанс.

Есть две книги, которые дарили мне надежду. Первая из них – «Маленький принц», история о мальчике, которого в пустыне искушал дружбой упавший с неба летчик. Прозвище летчика было Сент-Экс, или, точнее, Экс-Сент – бывший святой. Падший ангел. Маленький принц просил показать ему агнца, но агнцы, нарисованные летчиком, были то косыми, то хромыми. Он умел рисовать только агнцев в гробу. Дружба – очень сильное искушение, но Маленький принц, уже теряя душу, нашел силы ему противостоять. Маленький принц умер, но душа его осталась жива. И если бы рядом с ним оказался кто-то, равный по силам падшему летчику, возможно, все закончилось бы совсем иначе.

Вторая история рассказывает о Малыше и Карлсоне. Вот уж в ком просто невозможно не узнать Люцифера! Пропеллер вместо сломанных крыльев, варенье вместо нектара. И обещания несметных богатств на крыше. Но за душу Малыша Карлсону пришлось сражаться с фрекен Бог. И о на спасла бы мальчика, если бы падший ангел не свел ее с ума.

Я не мог вернуть души Малышу и Маленькому принцу, но я еще мог спасти ее. Мы встретились восемь лет назад. Она жила в доме, где я однажды чинил лифт. Я как раз закончил работу и, для проверки, спускался с последнего этажа на первый, когда двери лифта почти бесшумно расступились и передо мной оказалась она. В ней не было ничего особенного – русые волосы, остатки летнего загара, коричневое пятнышко на левом рукаве футболки. Но я посмотрел в ее глаза и понял, что еще не поздно. Мне понадобилось всего два дня, чтобы приготовиться к ее переселению. На третий день я привез ее в свой подвал.

Я не сделал ей ничего плохого. Не знаю, что она будет рассказывать обо мне, но я всего лишь защищал ее. Я был уверен – в подвал никто не прилетит. Я кормил ее, водил гулять, занимался с ней по всем школьным предметам, рассказывал, как пользоваться тампонами и прокладками, учил готовить. Но через восемь лет она сбежала. Я не знаю, что произошло: то ли враг нашел лазейку, то ли грехопадение все-таки случилось еще до нашей встречи. Она сбежала. Я дал ей все – будущее, надежду, безопасность, а она сбежала. Я знаю – это его работа. Я сбился с ног, разыскивая падшего ангела, но он хитрее меня. Но я найду, обязательно найду этого искусителя с тысячью лиц. Пожалуйста, не верьте тому, что будут обо мне говорить. Я никому не сделаю зла. Я спасу ваших детей.

– Здравствуй, Дедушка Мороз, – маленькая девушка с рыжеватыми дредами смотрела на Сергея снизу вверх, почти прижимаясь к его красной шубе. В особняке на Басманной, где праздновало Новый год какое-то рекламное агентство, собралось, кажется, человек двести. Свет только что погасили, народ собирался петь караоке. Сергей не любил караоке. К тому же работа на сегодня уже закончилась, и теперь он пробирался сквозь толпу к выходу.

– Что ты мне подаришь на Новый год? – девушка громко втянула через трубочку остатки коктейля и засмеялась.

Сергей вздохнул.

– А ты хорошо себя вела в этом году?

– Плохо, – девушка кокетливо потянула его за бороду.

– Настоящая, – вежливо сказал Сергей, мягко отстранившись. Девушка продолжала молча смотреть на него.

– А что бы ты хотела?

– Стать твоей Снегурочкой.

Сергей только сейчас понял, что девушка уже не слишком твердо стоит на ногах. Праздник продолжался четвертый час.

– Ничего не получится. Снегурочка – это внучка Деда Мороза.

– А так даже интереснее, – девушка довольно захихикала.

– У меня дома жена и сын, – Сергей аккуратно отодвинул ее в сторону и пошел к выходу.

– Дурак, – сказала девушка и уронила стакан.

В общежитие на Сергей вернулся в третьем часу ночи. В панельной девятиэтажке на Юго-Западе жило несколько десятков Дедов Морозов. Все они были из Великого Устюга – там почему-то регулярно рождались высокие мужчины, которые уже к двадцати пяти годам седели и обзаводились окладистыми бородами. Кто-то считал, что это потомки давно исчезнувшего северного народа. Из Устюга они разъезжались в крупные города, чтобы работать Дедами Морозами. Собственно говоря, работать нужно было только в декабре и январе – остальное время занимали бессмысленные лекции и тренировки. Все это походило на армию: у них отбирали паспорта, одевали в форменные шубы и запрещали бриться. В отпуск можно было поехать только летом и не дольше, чем на десять дней. Но никто не жаловался – начальство каждый месяц выплачивало их семьям по тысяче долларов. Совсем не плохие деньги для Великого Устюга. Правда, Сергей мечтал хотя бы раз встретить Новый год с женой и сыном, но это было невозможно: семьям было запрещено приезжать, чтобы Деды Морозы не отвлекались от работы.

Соседи по комнате уже спали. Сергей разделся и тоже лег в кровать, положив кошелек под подушку. Чтобы не заснуть, он повторял про себя все новогодние стихотворения и песни, которые их заставляли учить. Через два часа Сергей поднялся, взял кошелек и вышел в коридор. На лестнице, за решеткой, закрывавшей вход на чердак, был спрятан разноцветный пакет с надписью «Rave girl», где лежали ножницы, бритва и одежда. В туалете Сергей отрезал ножницами бороду, начисто побрился и оделся. Состриженные волосы он переложил из раковины в пакет, бросил туда же ножницы с бритвой и по лестнице спустился на второй этаж. Там Сергей открыл окно в конце коридора, выбросил пакет, а потом спрыгнул сам. Больше всего он боялся, что подвернет или, не дай бог, сломает ногу, но все обошлось. Сергей отряхнул руки, подобрал пакет и пошел ловить машину. По дороге он бросил пакет в мусорный бак.

Паспорта у Сергея не было, поэтому пришлось ехать на электричках. Сначала до Ярославля, а оттуда до Вологды. В дороге он заметил, что постоянно трогает пальцами непривычно голое лицо. Так касаются лиц влюбленные и слепые. Сергей засунул руки в карманы и стал смотреть в окно. Моросил дождь, и округлые капли пытались сползти вниз по стеклу, но их все время сносило к краю окна. С бетонных платформ смотрели, не видя Сергея, люди. В Москве, наверное, его уже начали искать. Оставалось надеяться, что поиски начнут с милиции и больниц, тем более что никто не видел, как Сергей вернулся в общежитие. В любом случае, пока еще было бессмысленно волноваться. В Вологде он пересел на автобус до Великого Устюга. Автобус шел часов десять. Сергей поправил вязаную шапку, чтобы не было видно седых волос, прислонился головой к холодному стеклу и заснул.

Автобус останавливался около вокзала. Сергей проснулся, когда все уже пробирались по проходу к дверям, волоча тяжелые сумки и охапки пакетов. На всякий случай он посмотрел в окно. Вроде бы никто его не встречал. На привокзальной площади лежали грязноватые подтаявшие сугробы. Сергей понял, что успел соскучиться даже по такому снегу. Он встал и, ссутулившись, чтобы его высокий рост не бросался в глаза, вышел из автобуса.

Домой Сергей решил идти пешком. Город был небольшой, и пройти по нему Сергей мог с закрытыми глазами, но все равно пару раз чуть не заблудился. Откуда-то появлялись улицы, которые он, казалось, видел первый раз в жизни. Сергей, например, абсолютно не помнил ни переулка Лесников, ни Коммунальной улицы и был уверен, что за Сухонской сразу идет улица Неводчикова. Десять лет в Москве с редкими наездами на родину начинали сказываться.

Впрочем, его дом на Советском никуда, конечно, не делся. Сергей вошел в пахнущий сыростью подъезд, где на стене крупными буквами было написано: «Оля и Катя – лохушки». Поднявшись на второй этаж, он достал из кошелька ключ и открыл дверь.

Из кухни, держа в руках какую-то тряпку, растерянно выглянула его жена Наташа. Она пару секунд, не узнавая, смотрела на безбородое лицо Сергея, а потом, взвизгнув, бросилась ему на шею.

– Олежка! – крикнула она вглубь квартиры. – Папа приехал!

– Где твоя борода? Ты откуда? – спросила она, отпустив мужа и, только сейчас заметив у себя в руку тряпку, бросила ее под зеркало. – Новый год же! Как же тебя отпустили? И почему не предупредил?

– Привет, пап, – Олег вышел из детской и, улыбаясь, пережидал поток маминых вопросов. Через три месяца ему исполнится двенадцать.

– Привет, – сказал Сергей, пожав ему руку. – Прости, я без подарков. Но послезавтра, к Новому году, – обязательно.

– Ладно, – сказал Олег и деликатно пошел включать телевизор в гостиной.

Наташа снова обняла мужа.

– Рассказывай.

Сергей в задумчивости потерся носом о ее волосы.

– В общем, я сбежал. Имею я право встретить Новый год с женой и сыном? А бороду сбрил, чтобы не нашли раньше времени. И потом – может, разрешат тут на недельку остаться. Я без бороды все равно временно нетрудоспособен.

– А как же работа? Что дальше будет?

– Черт его знает. Ну, оштрафуют, наверно. Переживем. Слушай, я есть хочу – два дня какими-то пирожками и бутербродами питался, – Сергей стащил с ног ботинки, легко поднял жену на руки и понес ее на кухню. Наташа притихла, влажно уткнувшись ему куда-то в шею.

На кухне Сергей осторожно поставил ее на пол и открыл холодильник. Там было пусто. Свет не горел. Судя по всему, холодильник вообще не работал. Сергей посмотрел на Наташу. Та растерянно молчала. Сергей подошел к кухонному столу. Дальний угол был покрыт толстым слоем пыли – видимо, Наташа вытирала стол как раз перед приходом мужа. Сергей только сейчас понял, что запах у квартиры совершенно нежилой – здесь явно не проветривали несколько месяцев. Он открыл кран. С запозданием и клекотом оттуда полилась ржавая вода.

– Понимаешь, мы уезжали на неделю к маме, – затараторила Наташа, – Она позвонила…

– Здесь никто не жил с лета, – сказал Сергей, повернувшись к ней.

Наташа замолчала.

– У тебя другая семья? – спросил Сергей. – Давно? Зачем вообще весь этот цирк?

Наташа продолжала молчать.

Открылась дверь, и в квартиру вошли два человека в одинаковых синих пуховиках. Один был чуть постарше, уже начавший лысеть. Второй, лет двадцати пяти, напоминал какого-нибудь кикбоксера и мелкого бандита.

– Мы вам все объясним, – почти ласково сказал старший, встав в дверях кухни. – Поедем с нами, и мы все вам объясним.

– Кто вы такие? – спросил Сергей.

– Считайте, что мы ваше начальство. Обувайтесь.

– Я никуда не поеду, – сказал Сергей. – Это мой дом. Говорите здесь.

– Нет, боюсь, так не получится, – сказал лысоватый, доставая из кармана пистолет. – Лучше все-таки поехать.

Сергей постоял еще пару секунд и молча начал обуваться. Наташа вышла из кухни и ждала в коридоре, глядя на него. Олег выключил телевизор и теперь стоял за ее спиной с мобильным телефоном в руке. Сергей поднялся и вышел из квартиры.

– Прости, – тихо сказала Наташа.

Сергей не ответил.

Перед тем, как выйти из подъезда, старший снова убрал пистолет в карман и слегка подтолкнул Сергея в спину. Тот распахнул дверь, резко шагнул в сторону и, когда лысоватый бросился за ним, изо всех сил ударил его в челюсть. Не поворачиваясь, Сергей почти спиной прыгнул на второго, который пытался достать из кармана пистолет, и повалил его на землю. Сергей первым успел подняться и швырнул кикбоксера в стену. Тот звучно стукнулся головой о батарею и затих. Сергей снова подбежал к лысоватому, который пытался подняться с земли, и ударил его ногой в лицо. После этого Сергей забрал у них оружие, вернулся в квартиру и запер дверь. Наташа с Олегом все еще стояли в коридоре.

– Что здесь происходит? – спросил Сергей.

Наташа прошла в гостиную и села на диван.

– Понимаешь… – начала она.

– Я хочу знать правду, – сказал Сергей. – Пожалуйста.

– Все это ненастоящее, – сказала Наташа, посмотрев ему в глаза. – Эта квартира, этот дом и этот город. Просто большая декорация. А мы – актеры, которые раз в год изображают семьи Дедов Морозов. Мы с тобой никогда не были женаты, а Олег – не твой сын.

– Но я же помню нашу свадьбу, помню, как забирал вас из роддома…

– Ты помнишь только то, что тебе внушили. Сейчас это уже умеют – двадцать пять лет воспоминаний. И борода, и седые волосы. Только с ростом ничего не могут поделать, но это неважно. Они просто сразу отбирают высоких.

Сергей обнаружил, что до сих пор держит в руках пистолеты, и осторожно положил их на журнальный столик.

– Подожди, но кто я тогда такой на самом деле? Где я родился? Где моя настоящая семья?

– Я не знаю, – сказала Наташа. – Я просто играю роль твоей жены. Прости.

Сергей подошел к окну и прислонился лбом к стеклу.

– Зачем они так? – спросил он.

– Просто бизнес. Вы работаете забесплатно и думаете, что деньги переводят нам. Тысячи довольных рабов.

– У тебя своя-то семья есть? – спросил Сергей, помолчав.

– Вот, Олежек, – кивнула Наташа в сторону детской.

Сергей обернулся. Олег стоял в коридоре.

– Прости, – сказал Олег.

– Ничего.

Все снова замолчали. За окном проехала машина.

– Скоро сюда приедут, – сказала Наташа. – Тебе, наверно, лучше уйти.

Сергей огляделся. Дурацкие обои со светло-сиреневыми цветами. Стопка DVD под телевизором.

– Моя мама работала в детской библиотеке, – сказал он. – Когда мне было десять лет, какой-то придурок во дворе нашего дома выбил мне зуб. В окне дома на углу Заовражской и Дежнева видно синюю люстру. Мы познакомились с тобой у Димки Резниченко. Когда Олег родился, у него были зеленые глаза, а через год стали карие.

Сергей бросил куртку на диван и начал снимать ботинки.

– Надо чем-то дверь забаррикадировать, – сказал он.

– Можно шкафом, – сказала Наташа.

– Можно, – согласился Сергей.

– Здравствуйте, Лена. Здравствуйте, Антон, – он ждал их на площадке между этажами и теперь медленно поднимался по лестнице. Двери лифта шумно закрылись. Антон подумал, что нужно, на всякий случай, загородить собой Лену, но остался на месте и просто положил ключи обратно в карман.

– Кто вы? – спросила Лена.

– Мне нужно с вами поговорить, – незнакомец теперь стоял всего двумя ступеньками ниже. Это был болезненно высокий человек с грубыми чертами лица. Даже сейчас он смотрел на них сверху вниз, хотя и у Антона, и у Лены рост был за метр восемьдесят. – Не бойтесь, я не сделаю вам ничего плохого. У меня нет рук.

Антон посмотрел на пустые рукава его пальто, исчезавшие в карманах, и перевел взгляд на Лену. Та разглядывала на незнакомца, близоруко прищурившись и накручивая на палец прядь длинных черных волос.

– Хорошо, – наконец, сказала она.

Войдя в квартиру, незнакомец остановился в прихожей и, пока Антон запирал дверь, молча смотрел куда-то вглубь квартиры. Лена, сняв ботинки и повесив куртку на вешалку, прошла на кухню и включила свет. Антон повернулся к безрукому и подумал, что придется, наверное, расстегивать ему пуговицы на пальто и развязывать шнурки.

– Если вы позволите, я не буду раздеваться, – сказал незнакомец, не оборачиваясь.

– Конечно, – сказал Антон, разматывая шарф. – Проходите на кухню.

На кухне безрукий сел за стол. Лена стояла спиной к окну и ждала, пока Антон разденется.

– Что вам нужно? – спросила она, когда он вошел. Антон в очередной раз позавидовал тому, как она умеет разговаривать с людьми таким строгим, даже неприязненным тоном.

– Вы не должны больше встречаться, – сказал незнакомец. – Это слишком опасно.

– Почему? – спросил Антон, стоя в дверях.

– Через две недели вы оба сойдете с ума. Может быть, даже раньше, – сказал безрукий, глядя на Лену.

– Мне кажется, это вы сошли с ума, – сказала она.

– Нет. Если вы дадите мне пять минут и не будете перебивать, я все объясню.

Антон встал рядом с Леной и взял ее за руку.

– Хорошо, – сказал он.

– Планета, где мы жили, умерла пять тысяч лет назад, – начал безрукий, опустив голову. – Эвакуировать все двенадцать миллиардов было невозможно – не хватало ни времени, ни техники. Поэтому мы заключили наши разумы в микроскопические капсулы и отправились к Земле. Корабль, перевозивший капсулы, летел почти тысячу лет. Вы вряд ли сможете понять, что это значит – тысяча лет без зрения, без слуха, без тела. Только темнота, страх и надежда. Мы умеем общаться телепатически, но этого было мало. Кто-то мечтал снова увидеть свет, кто-то сходил с ума от того, что не может вспомнить запах своей кожи, нагретой солнцем. Я почему-то думал о воде – как она льется из крана, как ударяется о металл кухонной раковины, как можно, изогнувшись, хватать ее губами. Тысячу лет я мечтал о том, чтобы попасть под дождь. Когда лет через двести я осознал, что уже не совсем понимаю, что такое «мокро», мне стало страшно. Но это того стоило – на Земле, как мы и предполагали, жили люди. Наш ковчег остался на орбите, а первая группа капсул отправилась вниз. Они проникли в мозг младенцев через еще не закрывшиеся роднички и подключились к нервной системе. Мы не захватываем ваши тела – нам достаточно просто видеть, слышать и чувствовать то же, что и вы. К тому же вытеснить чужой разум практически невозможно. А когда человек умирает, капсула возвращается обратно на корабль – снова ждать своей очереди. Правда, никто еще не вселялся в человека во второй раз. Двадцать один грамм, на которые человек становится легче после смерти, – не душа, как вы думаете, а капсула с кем-то из нас. В общем, это почти идеальный симбиоз. Конечно, вы бы назвали нас, скорее, паразитами, но, честное слово, мы не причиняем вам никакого вреда. Проблемы возникают только в одном случае – если встречаются люди, в которых живут те, кто был связан друг с другом в прошлой жизни. Как правило, это мужья и жены. В нашем мире любовь – гораздо более сильное чувство, чем в вашем. Не обижайтесь. Это связано, скорее, с физиологией, чем с какими-то другими вещами. Когда капсулы мужа и жены долго находятся рядом, они перестают контролировать себя и пытаются вытеснить разумы хозяев. А это, как я уже сказал, почти невозможно. В девяносто девяти случаях из ста разумы просто начинают смешиваться, и все заканчивается сумасшествием. В безумии нет ничего романтического – это тоска, бессилие и темнота. К тому же, это не просто психическая болезнь – строго говоря, нельзя даже считать, что вы станете сумасшедшими. Вас просто больше не будет. Личности носителя и того, кто внутри, войдя в контакт, исчезают. Компьютер, который направляет капсулы на Землю, старается не допускать таких встреч, но он не может все контролировать. Вы, например, родились на расстоянии в полторы тысячи километров друг от друга – никто не думал, что вы когда-нибудь встретитесь. Теперь вам надо расстаться. Вы вместе уже две недели: через пять дней процесс станет необратимым, а еще через десять вы окончательно сойдете с ума.

Безрукий замолчал, по-прежнему не поднимая глаз от стола.

– Теперь уходите отсюда, – сказала Лена. – Мы вызовем милицию. Или скорую помощь.

– Вы мне не поверили, – тихо сказал безрукий.

– Вы ничем не доказали, что вы не сумасшедший.

– Я знаю. Но как я должен это доказывать?

– Я вам подскажу, – сказала Лена. – Если вы обещаете после этого уйти. Вы сказали, что можете телепатически общаться друг с другом. Пусть эти ваши паразиты прочитают наши мысли и передадут их вам.

– Они не могут читать ваши мысли, – покачал головой безрукий. – Ваши разумы никак не контактируют. Можете считать, что у вас просто одни и те же органы чувств: они видят и слышат то же, что и вы.

– Хорошо, – сказал Антон. – Пусть тогда расскажут, что я делал сегодня утром, когда Лена была в институте.

– Вы снова легли спать, – заговорил безрукий после небольшой паузы. – Потом встали и пошли на кухню. Включили радио, услышали рекламу и снова выключили. Включили чайник, сделали себе два бутерброда в карбонадом и один с «виолой», налили чай и начали завтракать, одновременно читая Боулза. Дочитали до места, когда Стенхэм отправился в гости к Си Джафару, и пошли умываться. Достаточно?

– Да, – неуверенно сказал Антон и посмотрел на Лену.

– Хорошо, – сказал она. – Подождите одну минуту.

Лены вышла из кухни и почти сразу вернулась.

– Что я сейчас сделала? – спросила она.

– Ничего, – сказал безрукий. – Вы постояли в комнате, подошли к телевизору, потрогали пальцем экран и вернулись обратно.

Антон посмотрел на Лену. Та немного растерянно кивнула.

– Тогда мне непонятно, кто вы такой, – сказал Антон. – Вы сказали, что не захватываете чужие тела.

– Я вселился в человека, который был на операционном столе. Мозг был уже почти мертв, спасти его было невозможно. Я смогу поддерживать в нем жизнь еще где-то полгода. Потом я вернусь обратно.

– Вы говорили, все заканчивается сумасшествием в девяносто девяти случаях их ста, – сказала Лена. – Значит, шанс все-таки есть?

– У вас – нет. Один шанс из ста есть у того, кто внутри, – он может полностью вытеснить ваш разум.

– Тогда пусть он вернется со своей капсулой обратно на корабль.

– Капсула не может покинуть мозг живого человека. Вы умрете.

Лена зачем-то включила чайник. Все молчали, слушая, как закипает вода.

Безрукий встал из-за стола.

– Пожалуйста, не встречайтесь больше, – сказал он. – Если вы любите друг друга – уезжайте в разные города или даже разные страны. И еще. Я знаю, те, кто сейчас внутри вас, не спрашивали вашего согласия, но они тоже хотят жить. Они познакомились за год до того, как все произошло. Он немного заикался и никогда не запоминал снов. Она не умела готовить и любила ходить босиком. Они ждали ребенка, когда произошла катастрофа.

Безрукий вышел из кухни в прихожую. Антон пошел за ним, чтобы открыть дверь.

– Простите, – сказал безрукий уже на пороге.

Антон не ответил.

Когда он вернулся на кухню, Лена сидела за столом. Антон сел рядом.

– Ты ему веришь? – спросила Лена.

– Да.

– Что же нам делать?

– Знаешь, – сказал Антон. – Я часто думал – почему в «Обыкновенном чуде» Абдулов не хотел целовать принцессу? Он боялся превратиться в медведя или не хотел, чтобы она жила с мыслью, что это случилось из-за нее?

– У нас все проще, – сказала Лена. – Мы оба превратимся в медведей.

Ночь они провели вместе. Рано утром Лена тихо встала, оделась и ушла. Антон лежал, делая вид, что спит. Когда дверь захлопнулась, он заплакал.

Больше они не виделись. Лена почти сразу уехала в Новую Зеландию, где поступила в какой-то университет в Крайстчерче. Антон через несколько месяцев фиктивно женился на шведке по имени Урсула и поселился в Мальме. Урсула оказалась ленивой, но незлой и смешливой бабой, переехавшей в город из деревни. Антон платил ей три тысячи в месяц, и Урсула была абсолютно счастлива – только просила не водить домой девок, чтобы соседи не заявили в полицию. Впрочем, Антон никого и не водил. Он, наконец, серьезно занялся фотографией и даже получил грант от одного местного фонда. Уже через полгода у Антона была выставка в галерее Eye/Eye.

А еще через год Антон уехал из Швеции, оставив Урсуле свое оборудование и пятнадцать тысяч евро – почти все, что у него было. Лена бросила университет и, соврав соседке по общежитию что-то про семейные проблемы, взяла билет на самолет. Они встретились в Гоа и поселились в маленькой гостинице, где, кроме них, жили только два гея-англичанина. Через три недели Антон и Лена сошли с ума.

В четверг, восемнадцатого апреля, Мишка обнаружил, что воспитательницу Маргариту Николаевну подменили. Никто, кроме него, не заметил подмены: все молча и сосредоточенно переодевались, неаккуратно запихивая вещи в узкие деревянные шкафчики. Один Мишка застыл, держа в руке правый ботинок и глядя на Маргариту Николаевну. С ботинка падали бурые капли. Воспитательница была очень похожа на настоящую – особенно, когда начала медленно поворачиваться к Мишке, уже открывая рот, чтобы крикнуть: «Баринов!» Он спохватился, поставил ботинок на пол и стал надевать тапочки. Разобраться с подменой надо будет позже, решил Мишка. Пока незачем привлекать к себе внимание.

Все утро он наблюдал за поддельной воспитательницей – не выдаст ли она себя еще чем-нибудь. Но та вела себя, как ни в чем не бывало: грозно смотрела по сторонам, изредка покрикивая на нарушителей порядка, а время от времени, утомившись, отворачивалась к забранному ржавой решеткой окну. Мишку это не успокаивало. Подмена была настолько очевидной, что он никак не мог понять, почему все остальные не обращают на нее внимания. Нужно было выяснить, действительно ли они ничего не замечают или просто решили смириться с неизбежным – Мишка уже не первый раз сталкивался с нездоровым фатализмом своих одногруппников. Для начала он решил обсудить факт подмены с Ленкой Кругловой. Друзьями они не были, но Мишка всегда уважал Круглову за независимость суждений и бесстрашие в драке. Однако никакого разговора не получилось. Ленка, ковыряя заштопанные на колене колготки, внимательно выслушала Мишкин рассказ, сказала: «Дурак», – и ушла на другой конец комнаты.

Это было странно. Если даже Круглова отказывалась признавать очевидное, обсуждать подмену еще с кем-то не имело смысла. Мишка взял в руки квадратного пластмассового Карлсона, делая вид, что играет, и начал думать. Он вспомнил, что Алик Ковальчук однажды пересказывал кино, где в людей вселялись инопланетяне. Алик сидел в углу и пальцами гонял по полу скомканный фантик. С ним никто не дружил: у Ковальчука постоянно текло из носа, а как-то раз он на спор пил воду из унитаза. Неожиданному вниманию со стороны Мишки он страшно обрадовался и охотно повторил все, что помнил про инопланетян. Рассказывал он плохо и невнятно, но это было неважно. Мишка понял, что отличить инопланетянина от настоящего человека можно только по странному поведению: выглядят они совершенно одинаково. В случае с Маргаритой Николаевной все было наоборот. Впрочем, окончательно сбрасывать со счетов гипотезу с похитителями тел Мишка, на всякий случай, пока не стал.

Остаток дня прошел без происшествий. Когда вечером мама забирала Мишку из детского сада, он некоторое время раздумывал, не рассказать ли ей про подмену, но, в конце концов, решил не торопиться. Раз мама видела воспитательницу и тоже ничего не заподозрила, вряд ли она прислушается к Мишкиным догадкам.

На следующее утро он проснулся с тайной надеждой, что все вернется на свои места и в саду обнаружится настоящая Маргарита Николаевна. Но за воротами его ждала все та же искусная подделка, причем мама снова не заметила никакого подвоха. А после тихого часа произошла еще более странная вещь: когда Мишка сел рисовать, оказалось, что кто-то подменил его любимый лимонно-желтый карандаш. Ошибки здесь быть не могло – такой карандаш в саду был почему-то всего один. Поддельный был точно такого же лимонно-желтого цвета, но в остальном не имел ничего общего с настоящим. Мишке пришлось с некоторым сожалением признать, что инопланетяне, по всей видимости, здесь действительно ни при чем. В подмене карандаша он не видел никакого смысла.

До самого вечера Мишка пребывал в глубокой задумчивости. По дороге из сада мама даже несколько раз озабоченно спросила, не заболел ли он, и Мишка терпеливо позволил потрогать себе лоб под шапкой, а дома – померить температуру. На расспросы он твердо отвечал, что все в порядке. Выходные Мишка провел дома и за это время почти забыл про историю с подменой: нужно было дорисовать корабль пятнадцатилетнего капитана и сделать, наконец, блиндаж для солдат из давно припасенной картонной коробки. Но в понедельник все стало еще хуже.

Уже подходя к детскому саду, Мишка понял, что подмена воспитательницы и карандаша была только началом. На этот раз подменили забор вокруг сада и решетки на окнах первого этажа. Чуть позже во дворе обнаружилась поддельная горка. Мишка крутил головой по сторонам и теперь замечал признаки подмены почти во всех, кто толпился в раздевалке: подменили и толстую Олю Бондарь, и смешливого Рената Карапетяна, и близнецов Дадаевых, и глупого Валерку Знаменосцева. Мишка стиснул зубы, заставляя себя смотреть в пол, чтобы не видеть, как все вокруг прямо на глазах становится фальшивым. Если слушать только голоса, можно было внушить себе, будто мир остался прежним. Но это помогало ненадолго: стоило на секунду отвлечься и поднять голову, как сразу становился очевиден весь масштаб катастрофы. Мишка чувствовал себя как космонавт на чужой планете. С одной только разницей – ему было некуда возвращаться.

Весь день прошел как в тумане. Мишка держался как мог, делая вид, что ничего не происходит, и почти ни разу не заплакал – только во время тихого часа, когда никто не видел. Силы были уже не исходе, и Мишка, в конце концов, решил, что расскажет обо всем маме – будь что будет. Он даже начал продумывать свою речь, подбирая убедительные слова, чтобы она все-таки поверила.

Но вечером у ворот детского сада мама ждала его не одна, а вместе с папой. От удивления Мишка на секунду забыл про свои переживания – папа еще ни разу не забирал его из сада. Даже когда мама болела, за Мишкой приезжала с другого конца города бабушка Нина. Втроем, взявшись за руки, они пошли вниз по улице. Сначала родители молчали, а потом папа вдруг остановился и сказал: «Мишка, мама хочет сказать тебе что-то важное», – и посмотрел на маму. Мишка тоже посмотрел на маму и еще до того, как она открыла рот, чтобы сказать то, что она сказала, понял, что вот сейчас действительно случилось что-то, после чего жизнь окончательно перестанет быть прежней, так что все его страхи потеряли всякий смысл и остается только зажмуриться и постараться ни о чем не думать, потому что теперь ничего и никогда уже нельзя будет исправить. Мишка понял, что маму тоже подменили. И когда она закончила говорить, он бросился бежать. Мишка бежал, не разбирая дороги, бежал так быстро, как никогда еще не бегал. Он знал, что больше не остановится, и теперь очень важно было не споткнуться и не упасть – Мишке казалось, что если он не споткнется, появится какой-то шанс на спасение. Он бежал, хватая ртом холодный воздух, и в ту секунду, когда Мишка поверил, что сможет бежать так всю жизнь, мир внезапно стал твердым и лопнул, разлетевшись на тысячу осколков.

Очнулся Мишка в больнице. На белом потолке мигала длинная тонкая лампа, а бородатый доктор, наклонившись к кровати, укоризненно говорил: «Что же вы, Михаил Александрович, родителей так пугаете? Это только в мультиках герои сквозь закрытые двери проходить умеют».

В этот момент Мишка вспомнил все – и новую прическу воспитательницы, и заточенный карандаш, и покрашенный забор, и синий бант в волосах Оли Бондарь, и то, как мама, волнуясь, говорит: «Мишка, у тебя скоро будет брат». Он увидел свои забинтованные руки, почувствовал, что голова под повязкой болит и немного чешется, и повторил про себя, как его только что назвал доктор: «Михаил Александрович». Мишка закрыл глаза. Он запретил себе плакать, но слезы почти сразу потекли на лицо из-под закрытых век. Мишка понял, что, пока он лежал здесь, его тоже подменили, и теперь придется научиться жить с этим. Мишка знал, что больше никогда не будет настоящим.

…но даже сны в последнее время были как-то нехороши. Осколки дневных впечатлений больше не складывались в ночном калейдоскопе в симметричные леденцовые снежинки. Вместо этого в темноте набухал огромный бурый ком, вязкий внутри и ороговевший по краям. Все, что происходило во сне, было вызывающе фальшивым и даже не пыталось притвориться реальностью. Дневные мысли и события принимали обличья картонных персонажей с говорящими фамилиями: больше всего это было похоже на спектакли солдатского театра, морализаторские пьесы для которого пишет пышноусый мразматик-генерал, после смерти жены объявивший себя драматургом и взявший псевдоним Н.Е. Лагер. Просыпаться стало совершенно невыносимо. Стоило, уже открыв глаза и глядя на потемневшие доски потолка, вспомнить хотя бы крошечный обрывок сна, как полупрозрачный, словно траченный молью, пуховый платок тоски накрывал с головой и уже не исчезал до обеда, когда из графина наливалась первая – для пищеварения – стопка. Раньше он любил толковать свои сны: не предсказывать будущее, а, словно распутывая хитроумное британское преступление, угадывать, какие не замеченные днем мелочи прорастают в ночи цветастыми барочными джунглями, через которые так страшно и сладко пробираться к рассвету. Теперь же все было скучно и очевидно. Сперва в дело пошел, конечно, утомительный монолог неудачника-зятя о происках англичан, которые мечтают распространить польскую уголовно-освободительную заразу на литвинов и малороссов. Потом в лубочную карикатуру превратилась тяжба с соседским помещиком: тот мечтал отхватить заливные луга на правом берегу реки, хотя, на самом деле, это у него давно следовало отобрать березовый лес, на который он наложил руку лет десять назад посредством какой-то сомнительной комбинации. А вот фраза из зачем-то прочитанной на ночь газеты: «Третий Рим найдет свой Путь – дайте только срок». Дальше начался какой-то унылый фольклорный бред, отрыжка сказок для приехавших на лето внуков, – Иван-дурак, борющийся с Медведем за царскую корону. Причем внешне Иван почему-то напоминал Кащея Бессмертного. Бессмысленная опостылевшая связь с сопровождавшей детей английской гувернанткой представала в виде дурной бесконечности: bush, clitoris, bush, clitoris. Все это хотелось забыть как можно скорее, но куски сновидений преследовали весь день, появляясь словно из ниоткуда и больно толкая в сердце. Даже когда в заветном графине оставалось совсем…